Даниэль Пеннак - Собака Пес

Она держит в руках портрет Пса. Склоняет голову набок.

– Это ты, да? Очень красиво! Но знаешь что, Пёс? В жизни ты красивей.

И оглянувшись вокруг:

– Смотри-ка, а в комнате какая красота. Никогда так здорово здесь не было. Хорошо нам тут будет спать – тебе и мне.

Ну вот. И теперь мы спокойно переходим в будущее. Пом скоро поправится. Потный и Перечница окончательно признают Пса. Перечница – потому, что он спас Пом, а Потный – потому, что собака, способная в одиночку превратить квартиру в руины, – это он уважает! Нет, правда – сила! Он уши прожужжит всем своим друзьям:

– Потрясающе! Пёс-то – пришёл километров за пятьсот, даже больше. А в квартиру входим – ну чисто Пирл-Харбор после японской бомбардировки!

Всё это произошло не так уж давно. И сейчас Потный готов ждать хоть по двадцать минут у каждой шины.

Я не специалист по собакам. Всего лишь друг. Может быть, сам немного собака. Я родился в тот же день, что и мой первый пёс. Потом мы вместе росли. Но он состарился раньше меня. В одиннадцать лет это был старик, обременённый ревматизмом и опытом. А я был ещё шалым щенком. Он умер. Я плакал. Очень.

Звали его Пёк. Он был что-то вроде золотистого кокера (тех времён, когда кокеры ещё не торчали в гостиных), дюжий, азартный, лживый, драчливый, чуточку вороватый, независимый, не из тех, кто позволяет наступать себе на лапы. Но, переходя улицу, он умел ждать нужного сигнала светофора. А лучшей подушки у меня с тех пор не бывало. Как и лучшего наперсника. Он читал у меня с лица всякое настроение, а его вздёрнутые так или этак губы предупреждали меня, что надо уважать и его настроения. Он не любил, чтоб его беспокоили во время кормёжки, а я не соглашался, чтоб он клал свою не особо чистую морду на моих «Тентенов» во время чтения. Он это знал, и я знал. Мы прекрасно понимали друг друга. Он знал также, что между мной и школой не самые лучшие отношения, а я видел, что некоторые правила нашей семейной жизни ему в тягость. Мы с ним утешались, утешая друг друга. Очень часто.

Сейчас, больше двадцати лет спустя, я провожу отпуска в обществе Лука. Лук совсем другой. В четырёхмесячном возрасте этот босерон решил больше не взрослеть. И вот уже шесть лет, несмотря на свои сорок кило, борцовские плечи и мясницкие крючья в чёрной пасти, Лук остаётся по умственному развитию четырёхмесячным.

– Этот пёс полный идиот, – говорит моя мать.

Но по её улыбке видно, что сама она в это не верит. Правда состоит в том, что Лук провёл всю семью. Каждый из нас хоть раз да читал это в его глазах: его глупость – тактика. «Что с меня возьмёшь, вы же видите, какой я глупый…» Вот что он как будто говорит нам, когда, плюхнувшись на свою обширную задницу, склонив голову на бок и вывалив язык, принимает выволочку так, словно это какая-то игра.

На это он и употребляет весь свой ум с тех пор, как имеет дело с людьми: ни в коем случае не казаться умным. Высшая мудрость! Этим способом он обеспечил себе мирную, удобную жизнь, без приключений, зато без неприятностей, в доме, который он соглашается делить с нами. Ему довольно уютного кресла и гомона человеческих разговоров. А время от времени – прогуляться по лесу со взрослыми, повозиться с моими племянниками, понежничать, положив голову моей матери на фартук… Он распределил роли, и мы их придерживаемся. Взамен он соглашается уважать два-три принципа, которые делают возможной совместную жизнь людей и собак и сводятся к следующему: не совать нос в то, что тебя не касается.

Между Пеком и Луком был ещё Кан. Бедняга Кан, сумрачный, непредсказуемый Кан, мучимый страхом перед людьми!.. Из всех троих он был, пожалуй, самым «умным», и самым красивым и самым каким угодно, но – поскольку он был доберман – уж точно самым несчастным.

Доберман…

Интересно, сам-то он знал, что делает, этот немецкий сборщик налогов девятнадцатого века, г-н Добер, изобретая собаку, которой гордо дал своё имя? Знают ли они всё, что делают, эти «усовершенствователи» собачей породы, создавая собак по расчёту – сторожевых собак, собак-нянек, собак для прогулок, комнатных собак, собак для того, собак для сего, профилированных, как спортивные автомобили, с пробой, как фамильное серебро, собак, которые будут получать медали за экстерьер на выставках на радость своим владельцам? О, какой успех с эстетической точки зрения! Доберман – какая красота! Теперешний кокер – какая лапочка! Ну а мозги? Сумасшествие, жертвами которого становятся некоторые из них в определённом возрасте? А то, как они мучаются от своего сумасшествия?

Кан был одной из таких сумасшедших собак. И мучился от этого – потому что не всё время был сумасшедшим. И это единственная собака, которую я видел плачущей. По-настоящему плачущей, как человек, терзаемый горем и раскаяньем. Во время одного из приступов безумия, когда он никого не узнавал, он меня укусил. И как только понял, в чью руку только что вонзил зубы, он принялся рыдать. Рыдать судорожно, сотрясаясь всем телом. Долгие душераздирающие вопли прерывались икотой, от которой он скрючивался пополам. Я сидел, прижав его к себе, и гладил, гладил. Я шептал ему на ухо, что это ничего, что он не виноват, виноват г-н Добер и прочие «усовершенствователи» собачьей породы. Он плакал, я шептал. Так продолжалось долго. Потом он свалился и уснул, и во сне ещё стонал. Нет, эта книга определённо не для ревнителей чистоты породы, не для обрезателей хвостов и прочих закройщиков ушей.

Не считая Кана и Лука, все остальные близкие мне собаки были натуральные дворняги: Фанту, подобранный на свалке без единой шерстинки, зато нафаршированный дробью, которого один мой друг художник вернул к жизни, и который потом до конца своих дней жил у нас; Малыш, пёс моего брата, который нашёл у него приют, будучи размером с теннисный мяч, и, по словам ветеринара, не должен был вырасти большим. (Теперь он, не вставая на задние лапы, спокойно кладёт голову на стол.) А ещё просто знакомые собаки – друзья моих собак, собаки моих друзей… мне кажется, что все они тут, вокруг меня, следят, как я пишу эти строки. Ведь про собак каких только глупостей не говорят… они вправе относиться к этому насторожённо.

Да и что я-то, собственно, могу сказать? Очень немногое. И касающееся в основном людей. Например, вот: если у вас есть собака или когда она у вас будет, не становитесь дрессировщиком, но и не позволяйте себя дрессировать. Объясняю: не вступайте в ряды хозяев, гордых тем, что превратили свою собаку в коврик, или в хищника, или в заводную куклу. «Смотрите, какая у меня умная собака», – словно говорят постоянно такие люди; и когда они хвалятся умом своего животного, не что иное, как безграничная глупость, читается на их лицах самодовольных дрессировщиков.