Даниэль Пеннак - Собака Пес

А потом, как-то вдруг, они оказались тут. Прямо перед клеткой.

– ХОЧУ ВОТ ЭТУ!

– Вот эту лохматую овчарку? – воскликнула цветастая репа. – Что ж, неплохая мысль. Красивая собака. Как по-твоему, дорогой?

– Всё равно кого, хоть жирафа, только бы это кончилось, – отвечал суперрак, глядя в другую сторону.

– НЕТ, НЕ ЭТУ, ВОТ ЭТУ!

Маленький вздрагивающий пальчик указывал на Пса.

– ЧТО? ВОТ ЭТУ ГАДОСТЬ? – вскричала цветастая репа.

– ДА, ЭТУ!

– НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ!

– ЭТУ! ХОЧУ ЭТУ!

– НИ ЗА ЧТО!

В ярости голос цветастой репы достиг не меньшей убойной силы, чем голос её дочери. Но Пёс ничего больше не слышал. Он отвернулся и, уткнувшись в брюхо Лохматого, лихорадочно твердил сквозь зубы:

– Нет, нет, не хочу, я хочу с тобой, я с тобой не расстанусь… не давай им меня забрать…

– Не дури, – сказал Лохматый, пытаясь скрыть волнение, – это твой единственный шанс, не упускай его.

– Ну и что, всё равно я тебя не покину! – крикнул Пёс.

И вдруг бросился на решётку, грозно оскалив мелкие зубки, словно собираясь сожрать этих троих.

– ДА ОН ЕЩЁ И КУСАЧИЙ! – завизжала репа, отскакивая назад.

– КЛАСС! КЛАСС! КУСАЧИЙ! ХОЧУ ЗЛУЮ СОБАКУ! ВОТ ЭТУ ХОЧУ!

Вот. Так его и забрали. Кошмарное рыжее солнышко стояло насмерть, несмотря на нервный приступ мертвенно бледной репы. Призовой омар, тоже на грани нервного срыва, добавил от себя:

– Да пусть берет эту собаку, какого чёрта! А то ещё устроит нам опять голодовку.

Клетка открылась. Директор с гуманным выражением лица протянул руку. Пёс упёрся всеми лапами и ощерил все зубы. Но Лохматый сам выпихнул его наружу. Одним тычком морды. Тогда Пёс перестал сопротивляться. Он тихо плакал на руках у рыжего солнышка, внезапно превратившегося в милую, ласковую девочку, которая гладила его, повторяя:

– МОЯ собака, это МОЯ собака. МОЯ, МОЯ.

Пёс был слишком поглощён горем, чтоб уловить то, что должно было бы насторожить его в этих словах. Он просто плакал. И ему казалось, что так он и будет плакать всю оставшуюся жизнь. Не переставая. Но горе – странная штука. Даже в самом глубоком горе мы замечаем всякие вещи, не имеющие к нему никакого отношения. Вот так, не переставая плакать, думая только о том, что расстаётся с Лохматым навсегда, Пёс заметил, что от девочки пахнет яблоками. Странно, тем более, что для яблок ещё не сезон. Но Псу предстояло скоро узнать: для его новой хозяйки не существовало ни времён года, ни времени суток. Если она чего-то хотела, она получала это тут же. Видимо, сегодня днём она захотела яблок(*1). А вечером – собаку.

Двустворчатые ворота распахнулись настежь. Трое туристов двинулись к выходу под лай и вой обезумевших собак. И вдруг на приёмник упала чёрная тень. Лай как отрезало. Из-под тени дохнуло ветром Настоящего Страха.

На этом месте Пёс всегда просыпается. Чёрный фургон. И последний взгляд Лохматого. Пёс открывает глаза. Он проснулся от собственного воя. На этот раз Пом тоже просыпается.

Не от голоса Пса, нет. Её разбудило что-то вроде внутреннего сигнала: «Проснись! Псу плохо!»

Она выскакивает из комнаты. Бежит в кухню. Обнимает Пса, который дрожит всем телом. Босая на кафельном полу, хоть это и не положено. Хоть это и не разрешается, она уносит Пса в свою комнату. Хоть это и строжайше запрещено, кладёт его с собой в постель. И шепчет, шепчет ему на ухо. Ласково-ласково. Долго-долго.

– Опять кошмар? Не бойся. Пёс, я с тобой. Я тебя никогда не брошу. Никогда!

И так – пока Пёс не уснёт, совсем успокоившись. И в то же время гордясь собой. Да, гордясь, потому что он думает: «Чёрная Морда и Лохматый были бы мной довольны: Пом – хорошая хозяйка. Я хорошо её воспитал!»

Однако это было нелегко…

Да уж! Прямо-таки ох как нелегко!

Конечно, поначалу всё было очень хорошо. Пом решила утешить Пса, который плакал с утра до вечера. А уж если Пом что-нибудь решала…

Она не отходила от Пса. Она прижимала его к груди и что-то ему нашёптывала. Голос у неё был теперь совсем не такой, как в приёмнике. Теперь это был укромный голос . От него Псу казалось, что сам он – внутри Пом. Это трудно объяснить. Ощущение было такое, будто слова Пом окутывают его тёплым воркующим одеялом.

Мало-помалу он перестал плакать. Пом повела его на пляж. Он гонялся за чайками.

– Ты только погляди на этого олуха, – гоготал Потный, – ну куда ему поймать чайку, а ведь так и будет весь век за ними гоняться! Глупые всё-таки твари собаки…

После чего Потный вставал и сам принимался бегать. Ни за кем, просто так. Бегал, приседал, руки в стороны, вдох – выдох, потом опять бегал и т.д. И так часами. А потом снова растягивался около Перечницы, очень довольный собой. (Непостижимо!)

– Опять ты весь взмок, – выговаривала ему Перечница.

И правда: он никогда не купался, а всё время был мокрый с ног до головы.

– Надо поддерживать форму! – отвечал он и старался достать головой до колен.

Гонясь за этой своей формой и обливаясь потом, он и выработал себе тот специфический мускусный запах, который Пёс тут же узнал. Этот запах тоже был знаком ему по свалке. Так пахли отходы с живодёрни. Овечьи шкуры, вялящиеся на солнце. В своё время Пёс очень интересовался этим запахом, но Чёрная Морда запретила ему приближаться к овечьим останкам.

– Это пусть чайки жрут, – говорила она брезгливо.

Соответственно, Пёс и к Потному старался не приближаться. К Перечнице тоже. Потому что, пока Потный бегал, прыгал, потел, наращивая мускулы и запах, Перечница развлекалась тем, что вынимала из сумки какую-то причудливую бутылочку и опрыскивалась из неё с утра до вечера. Когда она впервые при нём это проделала, Пёс как раз лежал рядом. И вот она достаёт бутылочку, отвинчивает пробку, фигурную, как церковный купол, и ну опрыскивать голову, плечи, подмышки, все подряд. Несколько капель брызнуло Псу на морду, и на него напал ужасный чих. Он чихал до слёз, просто хоть помирай. Как будто ему в ноздри набили перца.

– Что такое? Ты чего? Да перестань ты чихать! Ох, эти животные, сколько от них заразы ! – раскричалась Перечница.

И так громко, что Пёс кинулся искать убежища в ногах Пом.

– Что ты сделала МОЕЙ собаке? – немедленно спросила Пом голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

– Да ничего я ему не делала, моя куколка! Это он тут заразу распространяет, дрянь такая!

– Моя собака – не дрянь, – возразила Пом с этакой улыбочкой, – и не советую никому называть МОЮ собаку дрянью.

А потом вскочила и принялась бегать с Псом за чайками. Серебристые брызги взлетали к небу, не говоря уж о белых вспышках крыльев. Это было красиво. Пёс носился как угорелый. Но случалось, вместо взлетающей чайки в синеве неба ему виделось нечто другое. Белое. Железное. Тяжёлое. Оно падало, кувыркаясь в воздухе. Тогда Пёс останавливался как вкопанный, и из груди у него вырывался протяжный вой, как тогда, у трупа Чёрной Морды. А потом ему снова виделся последний взгляд Лохматого, и он выл и выл, пока Пом не обнимала его, не прижимала к груди и не окутывала своим тёплым укромным голосом.