Владимир Беляев - Голос Тараса

Взрослые прислужники тащили на плечах расшитые блестками хоругви, дубовые кресты.

Вся эта толпа вышла на площадь и выстроилась около деревянного помоста, рядом с генералами и офицерами, на левом фланге войск Пилсудского. Проклятые прислужники заслонили своими хоругвями всё. Пришлось искать удобное место, откуда бы парад был виден получше. Вместе с другими учениками мы пробрались через черный ход в гимназию и выбежали на балкон.

С этого балкона была хорошо видна вся площадь — ровные голубоватые ряды пехоты, познанские уланы с бело-малиновыми флажками на острых пиках, украшенный сосновыми ветвями деревянный помост, выстроенный посреди площади.

На поручнях помоста были прибиты картонные щитки со злыми коронованными орлами.

Не успели мы как следует разглядеть всех на площади, как на дощатый помост вылез военный ксендз в надвинутой на лоб смешной бархатной шапочке и стал говорить речь. Говорил он громко, выкрикивая отдельные слова так, словно команду подавал. Я никогда не думал, что ксендзы умеют так кричать.

Ксендз хвастался, что Польша теперь будет простираться от моря до моря, что армия Пилсудского в три дня расправится с большевиками и что «белый коронованный орел гордо взовьется над колокольнями Москвы».

— Та земля, на которую ступила нога легионера, навеки останется нашей! — выкрикнул напоследок ксендз и крепко топнул ногой.

Помост закачался и вдруг со страшным треском, точно подрубленное дерево, рухнул на площадь, а военный ксендз, дрыгая ногами, полетел прямо на камни.

Ну и смеялись мы тогда!

Да и не только мы смеялись. Даже стоявшие поодаль петлюровцы, позвавшие себе на помощь легионеров Пилсудского, чтобы завоевать Украину, и те хохотали.

Речь ксендза их задела. Хотя Петлюра и отдал Пилсудскому Западную Украину за помощь Директории в борьбе с большевиками, но на этой земле петлюровцы считали себя хозяевами, а поляков — только гостями.

Особенно смешно было смотреть, как ксендз, который всего несколько минут назад кричал так, что все легионеры дрожали, теперь тихий и смирный, точно его выпороли, подобрав порванную сутану, вприпрыжку бежал к дверям костела.

Интересно, знают ли этого ксендза пилсудчики, идущие сейчас рядом с нашей подводой?

«Наверно, знают!» — подумал я, еще раз посмотрев на этих фасонистых, надменных офицеров.

У Гимназической площади они повернули в проулочек к своему штабу, а мы с грохотом въехали на площадь.

Замощенная булыжником, она правильным квадратом расстилалась перед гимназией. Посреди площади, как раз на том месте, где был выстроен помост, с которого грохнулся ксендз, валялись еще не убранные, наполовину осыпавшиеся еловые ветви.

В гимназии было тихо. Видно, еще шли уроки.

Не успела лошадь остановиться, как мы с Юзиком спрыгнули с подводы и побежали по каменной лестнице наверх, в учительскую.

Навстречу нам попался учитель украинского языка Георгий Авдеевич Подуст. Его на днях прислали в гимназию из губернской духовной семинарии.

Немолодой, в выцветшем мундире учителя духовной семинарии, Подуст быстро шел по скрипучему паркету и, заметив нас, отрывисто спросил:

— Принесли?

— Ага! — ответил Куница. — Полную подводу.

— Что?.. Подводу?.. Какую подводу? — удивленно посмотрел на Куницу Подуст. — Я ничего не понимаю. Вас же за гвоздями посылали!

Я уже знал, что учитель Подуст очень рассеянный, всё всегда путает, и сразу пояснил:

— Мы на кладбище за барвинком ездили, пане учитель. Привезли целую подводу барвинка!

— Ах да, совершенно точно! — захлопал ресницами Подуст. — Это Кулибаба за гвоздями побежал. А вы Кулибабу не встречали?

— Не встречали, — ответил Юзик.

А Подуст побежал дальше, но вдруг быстро вернулся и, взяв меня за пряжку пояса, спросил:

— Скажи, милый… ты… Вот несчастье!.. Ну… как твоя фамилия?

— Манджура, — ответил я и осторожно попятился. Всей гимназии было известно, что Подуст плюется, когда начинает говорить быстро.

— Да-да, совершенно точно: Манджура! — обрадовался Подуст. — Скажи, какие именно стихотворения ты можешь декламировать?

— А что?

— Ну, не бойся. Тебя спрашивают.

— «Быки» могу — Степана Руданского, а потом… Шевченко. Только я забыл трошки.

— Вот и прекрасно! — сказал Подуст и, отпустив мой пояс, потер руки. — В этом есть большой смысл: наша гимназия названа именем поэта Степана Руданского, а ты прочтешь на первом же торжественном вечере его стихи. Прекрасная идея! Лучше не придумать… Теперь слушай. Иди немедленно домой и учи всё, что знаешь. Нет, пожалуй, не всё, а так приблизительно два-три стихотворения. Только, знаешь, хорошо… выразительно!

Он закашлялся и потом, нагнувшись ко мне, прошептал:

— Хорошо учи. Чуешь? Возможно, сам батько Петлюра приедет…

— А домой идти… сейчас?

— Да, да… и сразу же учи. А в гимназию придешь послезавтра. И я сам тебя проверю.

— А если пан инспектор спросит?

— Ничего, пану инспектору я сообщу… Твоя фамилия?

— Манджура!

— Так, так, Манджура, совершенно точно. Будь спокоен… — пробормотал Подуст и побежал в темный коридор.

— Эх ты, подлиза!.. — Куница хмуро посмотрел на меня и, передразнивая, добавил: — «Быки» могу и потом Шевченко»! Нужно тебе очень декламировать! Выслуживаешься перед этим гадом!.. Поехали б лучше снова за барвинком.

Целый вечер я разгуливал по нашему огороду, между грядками, и бубнил себе под нос:

— «Быки, быки»! — крикнула мне, выглянув из окна, тетка. — Ты мне со своими «быками» все огурцы потопчешь. Иди лучше на улицу!

— Ничего, тетя, не зачипайте! Я учу декламировать стихотворение, — весело ответил я. — Меня, может, сам батько Петлюра приедет слушать. Если мне дадут награду, я и вам половину принесу!

Проклятые «Быки» меня здорово помучили. Смешно, такое легкое на вид стихотворение, а заучивать его вторично наизусть было гораздо труднее, чем те вирши Шевченко, которые я учил очень давно, еще в высшеначальном училище. Их я повторил раза три по «Кобзарю» — и всё, а вот с «Быками» провозился долго.

Я все не мог запомнить эти стихи по порядку. Сперва я читал, как созревает хлеб на полях и как текут молоко и мед по святой земле, а уже потом — как быки, вспахивая поле, ломают бурьян и чертополох. А надо было читать наоборот. Я пожалел, что вызвался учить именно эти стихи, про быков. Но тогда, пожалуй, Подуст не отпустил бы меня домой.