Владимир Беляев - Голос Тараса

Оба этих рассказа, и «Голос Тараса» и «Первое оружие», навеяны тем, что мне довелось пережить самому в грозные годы гражданской войны в старинном украинском городке Каменец-Подольске. Так вот мы учились, так жили, а зачастую и воевали, как могли, с врагами революции, помогая взрослым.

Одним из первых читателей этих рассказов был поэт и замечательный редактор Самуил Яковлевич Маршак. Ему-то я бесконечно благодарен за то, что он посоветовал мне продолжить судьбы героев рассказов, написать о них повесть. Читатель встретит продолжение жизни Юзика Куницы, Василя Манджуры, Оськи и их приятелей в моей трилогии «Старая крепость».

Владимир Беляев

Очень здорово ехать на грохочущей подводе по знакомому городу в тот самый час, когда все приятели занимаются в скучных и пыльных классах. Если бы не эта поездка за барвинком, сидеть бы и нам теперь на уроке закона божия да заучивать наизусть «Отче наш».

А разве в такую погоду полезет в голову «Отче наш»?

Куница тоже доволен:

— Я б каждый день согласен ездить за барвинком — нехай освобождают от уроков. А ты?

— Спрашиваешь! — ответил я ему. И мне сразу стало очень грустно, что только на сегодня выпало нам такое счастье. А завтра…

— Петлюровцы! — толкнул меня Юзик.

Навстречу идет колонна петлюровцев. Их лица лоснятся от пота. Сбоку с хлыстиком в руке шагает сотник. Он хитрый, холера: солдат заставил надеть синие жупаны, белые каракулевые папахи с бархатными китыцями, а сам идет в легоньком френче английского покроя, на голове у него летняя защитная фуражка с длинным козырьком, закрывающим лицо от солнца.

Возница сворачивает. Левые колеса уже катятся по тротуару, — вот-вот мы зацепим осью дощатый забор министерства морских дел петлюровской Директории.

Все равно тесно. Возница круто останавливает лошадь.

Колонна поравнялась с нами.

Сотник, пропустив солдат вперед, подбежал к вознице и, размахивая хлыстиком, закричал:

— Куда едешь, сучий сын? Не мог обождать там, на горе? Не видишь — козаки идут?

— Та я… — хотел было оправдаться возница, седой старик в соломенном капелюхе, но петлюровский сотник вдруг повернулся и, догоняя отряд, закричал:

— Отставить песню!

И не успели затихнуть голоса петлюровцев, как сотник звонко скомандовал:

— Смирно!

Солдаты сразу пошли смирно, повернув головы налево. Вороненые дула карабинов перестали болтаться вразброд и заколыхались ровнее. Но чего ради он скомандовал «смирно»? Ах, вот оно что!

На тротуаре появились два офицера-пилсудчика. Один из них маленький, белокурый, другой, постарше, — краснолицый, с черными бакенбардами. Пилсудчики идут, разговаривая друг с другом, и не замечают поданной команды. Сотник остановился и смотрит на пилсудчиков в упор.

Не замечают.

Сотник снова командует на всю улицу:

— Смирно!

Заметили.

Белокурый офицер толкнул краснолицего. Тот выпрямился, незаметно поправил пояс и зашагал, глядя на колонну.

Только когда первый ряд подошел к офицерам, оба ловко вскинули к лакированным козырькам конфедераток по два пальца. А сотник вытянулся так, словно хотел выскочить из своего френча, и, нежно ступая по мостовой, приставив руку к виску, прошел перед пилсудчиками, как на параде.

…Мы ехали медленно рядом с офицерами по узенькой и кривой улице. Куница искоса разглядывал их расшитые позументами стоячие воротники. Офицеры шли улыбаясь, а маленький, покрутив головой, сказал:

— Совершенно ненужное лакейство!

— Но чего пан поручик хочет? Он мужик и мужиком сгинет, — ответил белокурому офицер с бакенбардами и, вынув из кармана маленький, обшитый кружевами платочек, стал сморкаться, да так здорово, что бакенбарды, словно мыши, зашевелились на его румяных щеках.

Я понял, что польские офицеры смеются над петлюровским сотником, который дважды подавал команду «смирно», лишь бы только выслужиться перед ними.

Юзик вдруг тоже засмеялся.

— Ты чего?

— А помнишь ксендза? — прошептал он, давясь от смеха.

— Ну, еще бы!

Сразу же после того как пилсудчики вместе с петлюровцами захватили наш город, на Гимназической площади с раннего утра стали собираться легионеры Пилсудского. Пока войска подходили и выстраивались, в соседнем с гимназией кафедральном костеле служил торжественный молебен знаменитый польский бискуп [1] Бискуп — епископ. . Говорили, он приехал из самой Варшавы. Его выезд — высокий лакированный фаэтон на резиновых шинах — стоял у нас на гимназическом дворе. Нам с Куницей очень хотелось попасть в костел, посмотреть на этого важного бискупа, но попасть туда было трудно. На паперти, около черных распахнутых дверей костела, стояли два легионера с винтовками. Легионеры пускали в костел только взрослых, а мальчишек отгоняли прочь. Мы поджидали бискупа на улице. Из разноцветных узких окошечек доносились к нам тягучие звуки органа, изредка долетало пение.

Как только окончилась служба, из костельных дверей на площадь, к войскам, повалила шляхта. Кого только не было здесь!

Шли, оглядываясь назад и перешептываясь, старые польские пани в черных кружевных пелеринках, в смешных шляпках со страусовыми перьями. Хоть было ясное небо и никто не ждал дождя, у каждой из них был про запас зонтик.

Шли, зажав в руках маленькие молитвенники, любимицы ксендза — сморщенные старые девы, «девотки», проковыляла в шерстяной мантилье, с лорнеткой на шее, учительница музыки пани Стеранчковская. За Стеранчковской шел председатель родительского комитета нашей гимназии помещик Язловецкий. Рядом с ним в синей венгерке с черными галунами почти бежал, переваливаясь, толстенький, коротконогий хозяин сахарного завода Зембицкий.

И вот наконец, в нарядной мантии, с тяжелым золотым крестом на груди, появился сам бискуп.

Звонарь поднял в эту минуту такой перезвон, что все голуби от страха сорвались с крыш и улетели далеко за Заречье.

Бискуп шел важный, поджав губы, под белым парчовым балдахином, который несли служки в красных одеждах. Двое из них бежали впереди и, расчищая дорогу, тоже звонили в блестящие ручные колокольчики. Со всех сторон бискупа окружали приезжие ксендзы и прислужники; они забегали вперед, заглядывали ему в лицо. Откуда их столько набралось, мы понять не могли.