Владислав Крапивин - Острова и капитаны. Книга 3

— Товарищ старший сержант, простите… Вы в какую сторону идете?

Михаил не удивился, на улице бывает всякое.

— На главпочтамт. А что?

— Можно, я пойду рядом с вами до троллейбусной остановки?

— Ну… как говорится, сочту за честь. А в чем дело?

— Да… пасутся тут эти… Счеты им свести охота… — Он мотнул вязаной шапчонкой в сторону. У мокрых тополей топтались четверо. С отсутствующим видом. И кто они такие, и зачем топчутся, Михаил опытным глазом определил в один миг.

— Может, вы думаете, что я трус? — вдруг сказал мальчишка тонко и с вызовом. — Если бы они, как люди, если бы один на один… А то… будто волки, стаей.

— А давай-ка разберемся с этими «волками», — предложил Михаил. Парнишка усмехнулся:

— Как вы разберетесь? Они скажут: стоим, никого не трогаем, ничего не знаем. Как вы докажете?

Он был прав, и Михаил вздохнул:

— Ладно, пойдем.

Целый квартал «волчья» четверка шла за Михаилом и его спутником. Потом один — симпатичный такой, золотисто-кудлатый — что-то сказал, другие тихонько загоготали, и все свернули в переулок.

Михаил спросил:

— Из-за чего они к тебе пристают?

Парнишка нехотя сказал:

— Один там отыграться хочет. Сегодня с чего-то полез к малышам в школе, а я там рядом оказался. Ну, заспорили…

— Сегодня ты от них уйдешь, а завтра как? — сказал Михаил. — Ты тогда… как-то в классе подымай вопрос, что ли… — Он понимал, что, скорее всего, говорит беспомощную глупость.

— Ага… — отозвался мальчишка. — Все, конечно, возмутятся и дружно подымутся. Против Кошака… Ой, вон троллейбус идет! Спасибо, я побежал…

На почтамте Михаил наменял пятнадчиков и пошел в будку междугородного телефона. Хоть здесь повезло: очереди нет и автомат исправный. Михаил набрал среднекамский номер:

— Это НИИхим? Будьте добры Варвару Сергеевну…

Он представил, как мать — маленькая, быстрая, седая, в куцем своем халатике — спешит к телефону в закутке лаборатории. «Миша, это ты? Ты откуда? Как ты себя чувствуешь?»

«Это я… Я паршиво себя чувствую, мама… Да нет, при чем тут спина. Пусть бы она горела адским пламенем, каждый позвонок! Только бы знать, что делать. Как им всем помочь — и Мартышонку, и Вовке Сапогову, которого я на той неделе рыдающего сдал в спецшколу, и Волчку, которого отвез туда же (и он не плакал, весело гримасничал, а глаза были, как у собаки с камнем на шее). Как уберечь от волчьей жестокости парнишку с беспомощно-дерзким взглядом, который заступился за малышей? Как вытравить эту жестокость из тех четверых и еще из тысяч таких же?.. Мамочка, что могу сделать я, эвакуатор детского приемника-распределителя, замотанный командировками, оглушенный сотнями историй о раздавленных ребячьих судьбах?.. Я понимаю, что ты вне себя от тревоги за меня. Помню, как ты однажды сказала: „Хорошо, что тебе не дают пистолета…“ Нет, мама, не бойся, я не лейтенант Головачев… Но скажи, откуда это ползучее гадство, это сиротство при живых матерях, эти серые чиновничьи рожи, это „зачем он нам нужен“?»

— Что? Сейчас подойдет? Спасибо, подожду, конечно…

«Мама, ты считаешь что я сам виноват? Не надо было соваться в эту работу?.. Я знаю, ты до сих пор думаешь, что это во мне детство взыграло, этакая горько-романтическая идея: мстить всякой нечисти за брата… Все было гораздо сложнее. Я спасал Остров. Потерять его — значит потерять себя, тут и пистолета не надо…»

— Мама? Да, я… Все в порядке, мама. Просто застрял здесь до завтра. Из-за бумаг. Ты же знаешь этих волокитчиков… Ну что спина, спина как у юного мустанга… У отца была? На той неделе выпишут? Ну вот, а ты боялась!.. Нет, не в гостинице. Наверно, я к Александру Яковлевичу напрошусь, где-нибудь приткнет на раскладушке… Господи, ну к Ревскому же. Разве ты его не помнишь?.. Целый год уже здесь, зам. главного режиссера на студии. Передам, конечно… Ма-а, письма нет? Ну, это само собой, это от пацанов… От Юрки? Отлично. А… Да ничего я специально не жду, мам… Да ничего я не вбил в голову… Что? Я же говорю, здоров, как лошадь. Ну правда же, мама…

Прошлой осенью на школьном дворе, желтом от солнца и листьев, старшеклассники гоняли по блестящим лужам большой глобус. Как футбольный мяч. Во время субботника они нашли этот ободранный шар без подставки в сарае со списанным имуществом и теперь вот развлекались. С глобуса летели мокрые лоскутки бумаги с напечатанными городами, реками и островами. Под бумагой голубела голая пластмасса… Кто-то поддал твердый шар так, что он улетел за площадку. И попал в руки первокласснику — тот стоял у тополя и без улыбки смотрел на игру.

— Ну ты, существо, пинай скорее, — сказали ему.

Но первоклассник смотрел из-за глобуса испуганными глазищами и не двигался. К нему подошли, один хлопнул по глобусу:

— Ну-ка, давай, чего вцепился…

Первоклассник прижал большущий шар к забрызганной курточке. Сказал тихо и очень старательно:

— Ребята… Товарищи. Можно я вам свой мяч принесу? Он совсем новенький. Насовсем принесу… А это же…

Ему хотелось объяснить, что пинать такую замечательную вещь… нет, даже не вещь, а… ну, это же все равно что беспомощного щенка ногами лупить. Потому что глобус — он тоже как бы живой. Смотрите, сколько на нем всего — вся Земля…

Но ничего такого первоклассник Ваня Ямщиков не сказал. Слов таких у него не нашлось. Просто он очень жалел глобус. И не хотел расставаться с прилетевшим в руки сокровищем. Он только еще раз пообещал новый мячик и смотрел умоляюще.

Разгоряченным футболистам было не до переживаний малявки. Один уже решительно взялся за шар. Но высокий гибкий старшеклассник (тот, что потом дал в туалете платок) вдруг усмехнулся:

— Стоп, джентльмены. Нам с этим шариком — на полчаса эмоций, а человек… Смотрите, у него в глазах идея светится.

Неизвестно, что светилось в глазах у Вани, но ребята, посмеиваясь, отошли. И Ваня притащил глобус в дом.

Венька задумчиво сказал:

— Вещь, конечно, хорошая, только что с ней делать? Вон, половина всех Европ и Америк облезла.

— Можно самим нарисовать.

— Вообще-то можно… Загрунтовать пентафталем, а потом расписать маслом! — зажегся Венька. — Не обязательно в точности, а как старинный глобус! На них ведь тоже много было неточно, зато интересно: корабли, чудовища…

Ваня радостно затанцевал:

— Мне тоже дашь порисовать, вместе будем!

Бумагу, что висела клочьями, отодрали. В мастерской у отца отыскали банку с голубой пентафталевой эмалью, но ее хватило только на половину шара. Второе полушарие Венька покрыл черным нитролаком. Границу сделал точно по экватору.

Ваня смотрел на это дело без одобрения.

— Как по черному-то рисовать? Ни земли, ни океанов черных не бывает.