Леонид Жариков - Флаги над городом

Занятия возобновились. Сиротка ходил по классу и диктовал:

— «…Революция окончательно победила в Петрограде, рассеявши и арестовавши последние остатки небольшого числа казаков, обманутых Керенским…»

Чтобы Витька-доктор не толкнул меня под локоть, я отодвинулся. Витька уже давно написал и теперь вертелся и заглядывал ко мне в газету. Ему было хорошо — он ещё при царе учился в приходской школе, но мне не хотелось уступать Витьке, я старался написать не хуже его. Повернувшись к нему спиной, чтобы он не заглядывал, я трудился. Но Витька вдруг засмеялся и крикнул учителю:

— А Лёнька неправильно пишет!

— Как так неправильно? — возмутился я.

— Слово «Керенский» он пишет с маленькой буквы, а нужно с большой.

— Вот так сказанул: Керенский рабочих расстреливал, Ленина хотел арестовать, а мы его будем писать с большой буквы?

— Рабочие здесь ни при чём, — заявил Витька. — Если фамилия, значит, нужно с большой.

— Может, скажешь, что и царя Николая нужно писать с большой буквы?

— Конечно.

Это было уж слишком. В классе поднялся шум. Как Сиротка ни успокаивал, ребята кричали.

— С маленькой! — заявляли даже те, что сидели слева.

Васька поднялся с места и сказал:

— Довольно, попили нашей крови! Нехай буржуи пишут с большой, а мы будем с маленькой.

— Писать будем так… — сказал Сиротка, нахмурив брови.

Мы насторожились. Воцарилась тишина, ученики впились взглядами в Сиротку.

— Писать будем так, как требует грамматика, то есть с большой буквы. Керенский от этого больше не станет, он для нас теперь маленький, вроде блохи. А кричать в классе не разрешаю, — продолжал Сиротка строго. — Вы не в буржуйской школе, а в пролетарской. Должна быть дисциплина и сознательность. Если нужно спросить, подними руку и скажи: «Прошу слова».

— Съел? — прошипел Витька, поворачиваясь ко мне.

— Только выйди, я тебе дам! — пригрозил я.

Сиротка продолжал диктовать, а мы старательно шуршали угольками по газетам.

«За нами большинство трудящихся и угнетённых во всём мире. За нами дело справедливости. Наша победа обеспечена…»

Подождав пока отставшие закончат писать, Сиротка стал диктовать дальше:

— «Товарищи трудящиеся! Помните, что вы сами теперь управляете государством. Никто вам не поможет, если вы сами не объединитесь и не возьмёте все дела государства в свои руки… Берегите, храните, как зеницу ока, землю, хлеб, фабрики, орудия, продукты, транспорт — всё это отныне будет всецело вашим, общенародным достоянием. Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)».

Слово «Ленин» мне захотелось написать красным, но чем? Потом я вспомнил: у меня под полой телогрейки должен лежать кусочек бурой шахтной породы. Я пошарил и нашёл. Слово «Ленин» получилось таким красивым, что ребята запросили: «Дай!» Не хотелось мне, чтобы у других было так же, как у меня, но я подумал: «Нельзя быть жадным, ведь мы все теперь товарищи». Я роздал ребятам по кусочку породы, только Витьке-доктору не дал.

Когда закончился диктант, Сиротка прошёл по рядам и у кого было чисто написано, хвалил, а кто размазал уголь по газете, ругал. Меня он даже погладил по голове и сказал:

— Молодец.

На переменке никто не кувыркался, не скакал.

Все ходили степенно — боялись помять подаренную одежду. Абдулка даже не захотел подворачивать рукава новой телогрейки, и они висели до колен. Я решил помочь ему, но он зашипел на меня:

— Отойди, не цапай!

После урока чистописания рассказывали стихи. Витька-доктор, задаваясь, рассказал: «Дети, в школу собирайтесь». Я прочитал: «Кушай тюрю, Яша, молочка-то нет». Васька удивил всех: он вышел к доске и громким голосом рассказал по-украински стих: «Поховайте та вставайте…» Горящее от волнения лицо Васьки было красивым, а глаза — точь-в-точь два огонька.

На этом уроки закончились. Две работницы внесли в класс большую тарелку, накрытую газетой, и роздали каждому ученику по кусочку селёдки без хлеба и по два сладких леденца.

Счастливый день! Всё было радостным: и слова Ленина, которые диктовал нам Сиротка, и светлая классная комната, и подарки Совета, и наш однорукий учитель, вооружённый наганом.

Уплетая на ходу селёдку, мы высыпали на улицу.

Около дверей школы стоял мрачный Илюха. Теперь он жалел, что не пошёл учиться. Глаза у него загорелись злым огнём, когда он увидел надетые на всех нас обновки: сапоги, валенки, новые пальто.

— Илюха, ты чего не захотел учиться? — спросил Витька-доктор, подбегая к рыжему.

— Я уже грамотный, — важно ответил тот.

— Эх ты, грамотный! — сказал Витька-доктор. — Ну скажи, если ты грамотный: скажи, слово «дверь» какого падежа?

Илюха тупо глядел на Витьку и молчал, потом спросил:

— Чего?

— «Чего, чего»! У тебя спрашивают: дверь какого падежа — именительного или, например, творительного?

Илюха ухмыльнулся:

— Думаешь, не знаю? Конечно, отворительного и ещё… затворительного.

Витька так и присел от смеха, и я, хотя и не знал, что такое падежи, тоже смеялся. «Илюха отворительный, Илюха затворительный!» — дразнил я. Илюха злился, а мне было весело.

По дороге домой Илюха пощупал мои ватные штаны и спросил:

— Почём платил?

— Сто рублей.

— А мне можно учиться? — спросил Илюха.

— Ты же грамотный.

Илюха не ответил. Он остановился и начал всматриваться в даль улицы.

— Глядите! — вскричал он. — Глядите, буржуи работают!

Посреди мостовой, под охраной четырёх красногвардейцев, выковыривали ломами вмёрзшие в землю камни, носили песок буржуи. Здесь были толстые барыни в шляпах с перьями, жирные купцы в меховых шубах. Даже городовой в фуражке без кокарды стучал по камням молотком. Потом я рассмотрел в толпе богатеев колбасника Цыбулю. С недовольным видом он тыкал в землю лопатой и то и дело вытирал платком лоб.

Толстые барыни в туфлях на высоких каблуках носили малюсенькие камни и хныкали, как будто им было очень тяжело.

Прохожие обступили буржуев и посмеивались:

— Копайте, копайте! Поработайте хоть немножко в своей жизни!

Цыбуля покосился злыми бычьими глазами и пробурчал себе под нос:

— Не шибко радуйтесь! Недолго продержится ваша власть.

— Чего они здесь копают? — с удивлением спросил Уча.

— Осуждённая буржуазия, — объяснил Васька.

Кто-то из ребят увидел Сеньку-колбасника. Он стоял невдалеке и, глядя на своего отца, ревел.

Я толкнул Ваську и тихо, чтобы не спугнуть колбасника, зашептал:

— Вась, давай закуём Сеньку?

— Брось пачкаться! Охота тебе!

Охота! Нет, не охотой нужно было назвать моё желание расправиться с колбасником — у меня даже ноги тряслись, так я хотел поймать Сеньку. Кандалы были при мне.