Виктор Голявкин - Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы [сборник litres]

Словно что-то обрушилось на меня сверху, а если я все-таки шел вперед и руками размахивал, так только потому, что каким-то чудом на ногах еще держался. Я шел в атаку, да толку-то от этого никакого не было. Вот тогда-то я и подумал: скорей бы все кончилось…

Я не мог уже идти вперед, стоял на месте, посылая в пространство слабые прямые, чтобы он не подходил ко мне слишком близко. Но он все равно подходил слишком близко, иначе я не нахватался бы этих коротких косых в голову. Мои слабые прямые не могли его остановить. Я весь закрылся, ушел в глухую защиту и только хотел, чтобы это кончилось.

Но это все не кончалось.

Я так устал, что не мог уже отвечать ему. Весь согнулся, закрыл лицо руками, а живот локтями и так стоял, ждал, когда все это кончится. Он, наверное, здорово злился, что не может сбить меня, не может найти брешь между перчатками и моими локтями. И наверное, поэтому он ударил меня по затылку запрещенным ударом, и судья остановил его и сделал замечание. Тут-то я мог раскрыться и посмотреть на того парня за столом, что сидит рядом с главным судьей, не собирается ли он ударить в гонг. Когда он собирается ударить в гонг, он смотрит на часы и рука поднята кверху, а в руке у него молоток. Стоит ему опустить руку – и все. Все это сразу кончится. Но он сидит за столом, на часы даже не смотрит, и руки его лежат на столе. Три минуты, всего три минуты… А до гонга, может быть, несколько секунд осталось…

Я хотел уйти нырком от противника, но нырок получился плохой, я ткнулся в его бок, и не хотелось больше двигаться. Я обхватил его руку и так стоял, уткнувшись в его бок головой, и ждал, когда все это кончится.

Я его все время обхватывал, другого выхода у меня не было. Судья кричал: «Брек!» – я должен был отпускать его, но я не отпускал, и тогда судья сам оттаскивал меня, и опять все сначала. Бой заканчивался отвратительно, посмотреть бы на меня со стороны!

Кричали и свистели. Шум стоял в ушах непрерывно.

…Первый раунд я начал с атаки, и он никак не мог сосредоточиться. Я и пошел на него сразу, вернее, кинулся, чтобы не давать ему сосредоточиться. Не нужно было этого делать. И тренер мне говорил не делать этого. Но я и слушать не хотел… Я был в себе уверен. На спине у меня мускулы ходят как сумасшедшие. И на ногах мускулы тоже ходят как сумасшедшие, а о руках и говорить нечего! Говорят, у чемпиона мира Карпантье была такая же спина в его лучшие годы. Я на свою спину всегда поглядываю в наше громадное зеркало, что стоит возле ринга в зале «Спартака». Развернусь этак вполоборота, руками подвигаю, а мышцы так и прыгают по всей спине как сумасшедшие… Секундировал мне Пашка Никонов, он мне что-то на ухо шептал в перерывах между раундами, а у меня очень отвлеченное внимание, то есть очень часто не слышу, что мне говорят, совсем о другом в это время думаю. После первого раунда, когда я в свой угол сел, тренер тоже ко мне подскочил, что-то мне объяснял, объяснял, а я его совсем не слушал. Мало ли что он там болтает, мне главное справа как следует попасть. И тренер знает: если я справа свой удар точно проведу, противник мой наверняка не встанет. На тренировке меня ребята часто просят: «Потише справа бей». И все-таки случайно иногда заденешь…

Прозвучал гонг, я встал, а тренер меня за плечо придержал и в самое ухо мне: «Ты понял?» Ну, я ему головой кивнул – мол, понял, а на самом деле я и не слышал, что он мне советовал.

Первый раунд я провел что надо. Весь первый раунд выиграл. Противник мой сидел напротив меня в противоположном углу ринга и смотрел на своего секунданта. Я видел, как он пожал плечами, что он растерян, да так оно и было, а секундант недоволен. Ему сам тренер секундировал, никому не доверял. Тренер, наверное, спросил его, почему он не может остановить меня, а он пожал плечами. Секундант тер ему виски, а тот мотал головой. Я ему все-таки попал справа в начале раунда, и он сразу сел, но тут же вскочил как ненормальный, как будто ничего и не было…

Во втором раунде я опять стал гонять его. Я все хотел еще раз попасть справа. И не мог. Потом мне показалось, что он замышляет что-то. А потом я устал. Вот отсюда-то и началось. Он, видимо, этого и ждал, когда я устану. Ему и тренер, видимо, советовал не торопиться. Только я понял поздно. Тогда он пошел на меня. Я еле на ногах стоял после второго раунда. Я смотрел на него – он сидел ровно и дышал спокойно, а тренер что-то ему настойчиво втолковывал. Мне очень бы хотелось знать, что он там ему говорит, а Пашку Никонова я не слышал, хотя он тоже что-то твердил мне все время. Напрасно я его не слушал, ему-то со стороны видней, и разряд у него есть…

В третьем раунде я опять кинулся в атаку, хотя напрасно, раз сил не осталось. Атакой и назвать нельзя. Я шел, совсем не защищаясь, махая руками, как мельница. Никакая не атака, а чепуха одна. Но мне-то совсем другое казалось; вернее, ничего мне не казалось, а просто лез вперед, и все. Вроде нужно до конца идти вперед, если я хочу выиграть. Когда я пошел на него в третьем раунде – тут-то он и поймал меня. Вот тогда я понял окончательно, что мне ни за что не выиграть. Я, что называется, «поплыл» от сильного удара. Свой первый бой в жизни безнадежно проигрываю, да еще как!

…Он не успел уйти в сторону, и я опять обхватил его. Пока судья меня оттаскивал, я чуточку пришел в себя.

Теперь он шел вперед. Словно кто-то сплющил мне нос с двух сторон, хотя наверняка это был прямой удар. Я мало что понимал уже в состоянии «грогги». Я все так же обхватывал его, ничего не чувствуя, не видя и не слыша. Я до сих пор удивляюсь, как он не мог попасть в меня еще. Мне говорили потом: я стоял совершенно раскрытый и шатался, и он много раз попадал мне в голову, но не мог сбить. Скорей всего, он не мог сбить меня потому, что я все время обхватывал его. Да так оно и есть. Я мешал ему это сделать. Он не мог попасть в меня точно и сильно. Не открывали счет при состоянии «грогги». Считалось мужественным все это переносить. Пока тебя не свалят, или пока ты сам не откажешься, или пока секундант твой не выкинет на ринг полотенце. Но я не собирался отказываться. Мне и в голову не приходило. Я ждал, когда все это кончится. А мой тренер, видимо, не считал нужным выкидывать полотенце. Полотенце выкидывали только в крайнем случае. А тут, значит, не было крайнего случая, или у тренера имелись свои соображения на сей счет. В начале третьего раунда я боялся, как бы он не выкинул полотенце, а потом мелькнула мысль: хорошо бы он его выкинул, – а дальше я уже ничего не думал.