Виктор Голявкин - Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы [сборник litres]

Он усиленно мешал палкой в баке. Любопытно все-таки, что в этих баках?

Вдруг она появилась. Модница. Молоденькая. Да и он не старый, а она совсем молодая, девчонка.

Викентий Викторович оставил палку в баке, подбежал к ней. Изгибается, ну форменный артист. Только теперь я заметил, как он тонок, такое впечатление – вот-вот пополам разломится, талия узкая, как будто вовсе живота нет. Движения как у заведенного, чисто шарнирный, весь как на шарнирах. А лицо худющее, будто он сто лет не ел и не спал.

– Разрешите представить, – говорит. – Сикстинская Мадонна, моя последняя любовь.

– Здравствуйте, – говорю.

А жена его сейчас же и ушла.

– Шуток не понимает, – вздохнул Викентий Викторович, – ну ты-то, надеюсь, понимаешь, бальзак? Была жена Переметова, теперь моя жена. Я ее у Переметова бессовестным образом забрал. Как ты на это смотришь?

– Дело ваше, Викентий Викторович.

Он засмеялся:

– Факт – мое. Ты просто клад, бальзак!

Я на баки смотрел. Он заметил.

– Вот где будущее, – говорит. – Научные работы у меня разрабатываются дома, в центре.

Он хитро щурился и улыбался.

– Что там все-таки такое? – спросил я в нетерпении.

Он приложил к губам палец.

– Вставай на табуретку, – говорит, – глянь в бак. Палкой покрути.

Так и сделал. Кручу палкой, пар валит, только все равно неясно, что в баке. Красная вроде вода. Палкой никак не зачерпнуть. А сквозь пар не видно.

Стою на табуретке как дурак и ничего понять не могу.

Палкой в баке кручу и прямо с ума схожу узнать, что там.

Он хохочет, ржет как лошадь, стал табуретку раскачивать, я слез.

– А где ателье? – спросил я.

– На другой улице, – сказал он.

Викентий Викторович увлек меня в комнату.

К моему недовольству, жены в комнате не было.

Викентий Викторович сажает меня за стол, а сам идет к буфету. Прищелкивая пальцами, бормочет:

– Сейчас мы тебя по-королевски угостим… Сейчас… Сейчас… Мы тебя по-королевски… угостим… – В буфете копается и думает, как бы это меня получше угостить. Приятно, что он так для меня старается!

– …Сикстинскую Мадонну мы не будем беспокоить, а то она нам клизму поставит…

– Как то есть?

– Ну как, вот так! – Он развел руками. – Чудак ты! Я тебе об этом в прошлом году рассказывал. Аналогичный случай есть…

Стук каблучков раздавался по всей квартире, и я невольно к нему прислушивался, угадывая, где она. Вот в кухне. В коридоре. В спальне…

А он берет из буфета банку варенья и всю банку – хлоп мне в тарелку! Чуть не полная глубокая тарелка варенья! Весь стол обрызгал. «Роза» варенье. И ложку мне дает. Столовую ложку.

– Рубай, – говорит, – чтоб все съел.

– Как все?

– Давай, давай!

Я не решался.

– Обижаешь, – говорит, – меня обижаешь…

– Без чая? – спрашиваю.

– С чаем – дома. А в гостях жми!

Я взял ложку. Попробовал. Что-то не то. Вкус какой-то не тот. И не сладко.

Я еще раз хлебнул.

Он смотрел на меня.

Два-три лепестка плавали в этой тарелке.

– Ну? – спросил он. Весь подался вперед, и улыбка на лице какая-то неприятная.

– Вы знаете, – говорю, – это не варенье.

Он придвинулся ко мне, уставился на меня, как сова, и говорит:

– Так что же это?

Я вздохнул, отодвинул тарелку.

– По-моему, это вода.

Он взял ложку, попробовал.

– Ну, парень, какая же это вода! Я тебе принесу сейчас воду!

Приносит стакан с водой.

– Вот вода, – говорит, – в стакане. А там не вода. Там варенье!

Я стал сомневаться. Может, мне показалось? Может, я оскорбил его? Глазею на это варенье как ненормальный.

Он как закричит:

– Да ты с ума сошел! За кого ты меня принимаешь?!

Я еще раз хлебнул.

Нет, вода. Провались я на этом месте. Может, в банке и было варенье, но было оно там давно, это точно.

Вошла она. Он сразу к ней кинулся, стал ей с таким жаром рассказывать, как я посмел его подозревать и прочее. Он прямо визжал, можно было подивиться его энергии. Как будто вся жизнь его заключена в этой тарелке с вареньем. Я хотел еще раз попробовать, но я уже несколько раз пробовал, даже смешно.

– Ты слышишь? – кричал он. – Что мне говорят?! Ты ведь слышишь!

А она молчит. Руки на груди скрестила и молчит.

– Нет, ты скажи ему! Прямо в лицо скажи!

А она вышла.

Он вслед ей крикнул:

– Женщины уходят, а мужчины остаются! – Эти слова прозвучали очень торжественно и значительно.

Я смотрел в тарелку. Я опять начинал сомневаться. Он так орал!

Схватился за голову и сидит.

– Вот, бальзак, не женись, – говорит, – видишь сам, ни поддержки, ни помощи…

– Успокойтесь, – говорю, – не надо так волноваться. – А сам в тарелку смотрю, ведь вода там, вода…

А он печальный-печальный:

– Сам посуди: чего мне с ней расходиться – красавица. Я ее как есть воспринимаю, так, видишь ли, она со мной хочет расходиться…

Я отодвинул тарелку. Нет, я не сомневался, что там вода, хотя все еще не мог представить себе, с какой стати он подсунул мне воду вместо варенья.

Он увидел, как я отодвинул тарелку, взял ложку и попробовал.

– Ты прав. – Он похлопал меня по спине. – Вода. И как это могло случиться? Ума не приложу! Бальзак всегда был прав…

– Нечего меня бальзаком называть, – сказал я.

Но он не обратил внимания на мои слова. У него было такое грустное лицо!

Неимоверно грустный, он поднялся из-за стола, подошел к буфету, вынул оттуда банку варенья «Роза», положил мне на блюдечко немного этого варенья, одну чайную ложечку, а сам вот-вот заплачет…

Позвал жену срывающимся голосом.

– И как это могло случиться? – спросил он ее хрипло.

– Чего случиться? – спросила Сикстинская Мадонна.

– Ничего… – сказал он, – ничего… Принеси ему чай…

Я ничего не понимал. Все так же обалдело глядел на них, на варенье в блюдечке, на воду в тарелке…

Она принесла чай, вздохнула, он спросил:

– А тортика не осталось?

– Ты ведь знаешь, его ела кошка, – сказала она.

– Да… Да… – сказал он тихо, глядя в одну точку, – кошка съела розу и лепестки…

Сикстинская Мадонна ушла, хлопнув дверью.

А Викентий Викторович вдруг стал хохотать, задыхаясь от смеха, вытирая глаза платком. Это был смех от души, смех чрезмерно довольного человека и в то же время смех странный. Может быть, странным он мне показался потому, что я не ожидал его.

Он постепенно кончил смеяться, зачерпнул ложечкой варенье из моего блюдечка, положил его в рот и медленно съел.

Отпил глоток из моего стакана. Взял меня под руку, подвел к буфету, раскрыл настежь дверцы:

– Выбирай, выбирай себе самую лучшую воблу! Вкуснейшая рыба! Самую лучшую выбирай!

– Зачем мне воблу?

– Выбирай, не тушуйся! Ты не знаешь, какая она вкусная, бери! Вот эту красавицу! Ну, на! Самая большая, красивая вобла!

Взял и сунул мне воблу в карман. Я ее вынул, а он мне ее обратно. Что ж, пусть.