Вильям Козлов - Пашкин самолёт

Пашке очень хотелось, чтобы Михаил поскорее починил самолет. И немного грустно было: улетит Михаил на своем залатанном истребителе, а он, Пашка, останется один. И не нужно будет ему больше приходить в лес, не нужно разыскивать детали и шурупы.

Как-то Пашка спросил Михаила:

— А двоих твой самолет подымет?

Михаил воткнул отвертку в землю, присел на почерневший пень.

— В тылу тоже, брат, несладко... Ну а мать твоя что скажет?

— У тебя и места-то нет, — сказал Пашка. — Один еле влезаешь.

— На крыло посажу... Не помрешь со страху?

— Маму жалко, — сказал Пашка. — А их все равно скоро прогонят. Скоро, дядя Миша?

— Прогонят, — ответил Михаил. — Побегут, Павел Терентьевич, только пятки засверкают.

Пашка посмотрел на Михаила.

Щеки летчика заросли черной щетиной, от ссадины остался припухлый красноватый шрам. Повязку он недавно снял, и на лбу тоже заживал рубец. Стукнулся головой при посадке. А вот ушибленная нога не проходила.

В этот день они долго задержались у самолета. Михаил работал не разгибая спины. Пашка помогал ему. Подавал инструмент, детали, которые летчик, протерев масленой тряпкой, привинчивал на место.

В лесу тихо. Не слышно птиц. Даже дятел не стучит своим железным носом по стволу. Длинные тени от деревьев перечеркнули поляну. Пашка дня три собирал сушняк. Вон какой ворох сложил под сосной. Михаил, прихрамывая, измерил шагами расчищенную площадку. По тому, как он шевелил губами, что-то подсчитывая, и хмурил брови, Пашка понял, что площадка маловата. Дальше идет лес. Деревья не будешь спиливать. Но зато там, где самолет должен разбежаться, площадка хоть куда — ни единого камня и пня.

— Взлечу, черт побери! — сказал Михаил.

Выходя из леса, Пашка встретил Вальтера и Гюнтера. Он хотел было свернуть с тропинки, но было поздно. Гюнтер что-то сказал Вальтеру по-немецки и остановился, загораживая Пашке дорогу.

— Пафка, — спросил Вальтер, — где ты ходиль?

Пашка молчал. Он смотрел на Гюнтера, и мурашки ходили по его спине. Длинный Гюнтер стоял на дороге, широко расставив ноги в сапогах с короткими широкими голенищами. Из желтой кобуры, сдвинутой к животу, торчала рукоятка парабеллума. Гюнтер что-то опять прокаркал по-немецки и нетерпеливо шевельнул плечом.

— Тебя мать посылаль... как это... в другой деревня?

Пашка кивнул.

— Пошель вон! — резко сказал Вальтер.

Пашка отпрянул в сторону и побежал к околице. Рукой он прижимал к груди спрятанный за пазухой кожаный шлем с наушниками, который ему подарил Михаил.

Пашка нервничал. Ерзая на табуретке, он смотрел, как пьет чай Вальтер, и ругал про себя немца. Не может побыстрее, тянет из своей паршивой кружки. Свой чай Пашка давно выпил и теперь вертел пустую чашку в руках и ждал, когда кончит чаепитие Вальтер. Но немец не спешил. Он никогда не спешил. Звучно прихлебывая, смотрел мимо Пашки, в угол.

«А вдруг без меня улетит? — подумал Пашка. — Даже не попрощаемся...»

Вчера вечером дядя Миша сказал, что он сделал все, что мог. Попытается взлететь с этого чайного блюдечка, как он назвал расчищенную площадку. Конечно, хорошо бы попробовать мотор. Но испытывать двигатель в трех шагах от немцев — это значит крикнуть: «Я здесь, хватайте меня!» Если мотор заведется — не медля ни секунды взлететь. Лишь бы оторваться от земли, а там... небо. Миша ходил вокруг самолета, не веря, что все сделано. Истребитель стал пятнистый, как олень. На хвосте и боках зеленели брезентовые заплатки.

Честно говоря, Пашке не верилось, что «ястребок» взлетит. Уж очень он жалко выглядел.

И давно небритый Михаил больше походил на лесного бродягу, чем на летчика. Синие галифе его во многих местах продырявились, кожаная куртка ободралась, лишь желтая планшетка с картой была как новенькая. Михаил надел ее через плечо.

Вальтер убрал продукты, стряхнул крошки с брюк. Пашка вскочил было из-за стола, но Вальтер еще не встал. И Пашка сел на место. Солнце заглядывало в окно, и нос Вальтера блестел. Фарфоровая кружка тоже блестела. На ее сияющем боку виднелась стершаяся надпись на чужом языке.

— Пафка, — сказал Вальтер, — фойна это плёхо. Фойна это не игрушка. Зачем ты играешь ф фойну?

«Неужто пронюхали?!» — испугался Пашка. Но потом сообразил, что если бы немцы узнали про самолет, то Вальтер с ним так бы не разговаривал. И вообще они не дома за столом бы сидели, а в другом месте. И разговаривал бы с ним сам Гюнтер.

— Я не играю, — сказал Пашка.

Мать бросила очищенную картофелину в чугун и хмуро посмотрела на сына. Она тоже подозревала что-то.

— Не ходи ты в лес, — сказал Вальтер. — Там есть партизан.

«Ладно, ладно, — подумал Пашка, — кончай разговоры и уматывай!» А вслух сказал:

— Какие там партизаны... У нас даже медведей нет.

— Маленький мальшик в лес незачем ходить. Сидеть дома.

Вальтер снял с гвоздя пилотку, карабин и, погрозив Пашке пальцем, ушел.

Немного подождав, Пашка поднялся из-за стола. В дверях встала мать.

— Сиди дома, — сказала она. — Неча судьбу пытать. Слышал, что он толковал? Хочешь, чтобы на первой березе повесили? Им это раз плюнуть.

Пашка плаксиво сморщился:

— Не видишь, у человека брюхо схватило? На двор хочу!

Мать отступила от двери, и Пашка пулей выскочил за порог. Чувствуя, что мать наблюдает за ним, он действительно мимо грядок пошел к уборной. И там притих возле щели. Как только мать прикрыла дверь в избу, он вышел из уборной и по огородам двинулся к лесу. Пашка решил сделать большой крюк, чтобы не проходить мимо радиостанции. Он вышел к речке и пошел вдоль берега совсем в другую сторону. И как только антенна радиостанции скрылась из глаз, напрямик через луг побежал к лесу. Ему казалось, что самолет вот-вот зарокочет и поднимется в воздух. А расставаться с дядей Мишей не попрощавшись было очень обидно. И потом, он нес еду. Вчера Пашка решился на крайность: развязал мешок Вальтера и взял оттуда банку консервов и пачку галет. Кажется, пока обошлось. Не обнаружил Вальтер пропажу. А позже может хватиться. Он всегда с вечера отдавал матери продукты.

Но до вечера еще далеко, и Пашке не хотелось думать об этом. В лесу ждет дядя Миша. Удивляется: почему Павла Терентьевича все нет и нет? Чудак этот дядя Миша, называет Пашку по имени и отчеству. И серьезный при этом, даже не улыбается. Пускай зовет, если нравится. Пашке все равно.

Он не заметил, как с быстрого шага перешел на бег. Скрываясь в кустарнике, за которым начинался сосновый бор, наконец свободно вздохнул: «Проскочил!»

Пашка наколол ногу. Маленький острый сучок впился в ступню. Присев на седой колючий мох, Пашка стал вытаскивать занозу. И вдруг он услышал какую-то возню в ближних кустах и приглушенный говор. Немцы!