Павел Ковалев - Андрейка

Юра не выдержал этого взгляда и отвернулся.

Ужинали молча.

Василь Голенчик шел по Минску.

Сердце его сжималось от горячей боли. Город лежал в руинах.

На углу Советской и Комсомольской улиц он ничего не узнал. Да тут до самого городского сквера и узнавать было нечего. В сквере сохранилось обшарпанное, закопченное здание театра, поникшие липы и искалеченные тополя. А вокруг сквера виднелись груды развалин, обгоревшие ребра домов, кое-где слепые окна выгоревших зданий — целое море руин.

К Свислочи он спускался как пьяный. Острая боль с каждым шагом усиливалась, заполняя сердце воина, который прошел столько фронтовых дорог. Эта боль делала как никогда ощутимой ненависть Василя к врагам-разрушителям.

Василь любил свой город. Сюда он приехал незадолго до войны. Остался тут работать. Хорошо жили они с Зинаидой Антоновной, которая тоже работала, учительствовала. Воспитывали своего сына Андрейку.

Началась война, и Василь одним из первых был мобилизован в армию. Он торопливо попрощался с Андрейкой, а в школу к Зинаиде даже не успел зайти. Он и теперь хорошо помнит текст оставленной ей записки: «Срочно иду на фронт. Задерживаться не разрешено. Целую тебя и очень прошу, хорошенько смотри за нашим Андрейкой. Будь здорова. Твой Василь».

И вот он шагает через весь центр города в направлении к довоенной своей квартире, в одном из стандартных домов в районе Комаровки. Идет и сам себя сдерживает. Василь умышленно замедлял шаги и начинал оглядываться по сторонам, всматриваться в лица встречных прохожих. «Вдруг увижу кого-нибудь из знакомых или соседей,— думал он,— и узнаю о своих. А может быть, даже Зину встречу...»

Вот и знакомая улица. Низенькие, вросшие в землю две хатки. Выдержали все вихри, уцелели от огня. Рядом с ними, как верный страж, стоит широколапый дуб. Ветви его нависли над крышей одной из хаток.

Под тенью дуба, которой хватало на оба домика, кто-то сидел на низенькой скамеечке и что-то делал. Василь внимательно присмотрелся. Сгорбленная старушка старательно штопает детскую одежду, держа ее перед самыми глазами.

Голенчик узнал старушку. Это была мать большой семьи, жившей до войны в одном из этих домиков.

— Добрый день, — остановился возле нее Василь.

— С приездом, милый человек.— Старушка не узнавала его.

Василь молчал. Не станешь же рассказывать старушке, что в нескольких метрах отсюда — двухэтажный дом, в котором жила его семья. «Жила»! — поймал он себя на мысли.—Почему жила?..» Василь поклонился старой женщине и тихо, словно по жнивью, чтобы оно не шуршало и не очень кололо босые ноги, пошел дальше.

Вот и ограда. Та самая, что и до войны была, низенькая, деревянная. Василь подошел к пролому, оставшемуся на месте калитки, и остановился. За оградой, во дворе, никого не было. Двор оказался прибранным, подметенным. Возле скамейки под подросшими тополями желтела груда песка с забытым в ней детским совочком.

Гулко забилось сердце. Стоять было трудно, невыносимо трудно. Никто его не встречал, никто не замечал. Хоть бы какой-нибудь звук! Вокруг такая тишина, такое молчание. Лишь горячее солнце неутомимо жжет ему лицо. Говорят, что взволнованный человек не замечает погоды, не реагирует на нее. Так было и с Василем. Солнце жгло лицо, а жар чувствовался только в сердце. Фронтовик Василь готовил себя к самому страшному.

«Будь что будет»,— наконец решил он и пошел к своему подъезду. Надо начинать свой новый, послевоенный путь, начинать с родного порога. До войны этот порог был вот тут, в этом доме, на втором этаже, налево. Василь перешагнул три ступеньки, взошел на крыльцо. Ноги его дрожали и подгибались.

Вот и лестница.

Он поднялся по ней на второй этаж и замер возле двери своей квартиры.

Стоит хозяин перед дверью и никак не решается ее открыть. Когда сошел он с поезда в Минске, готов был бегом помчаться через весь город сюда, домой. И мысль была — скорее, как можно скорее узнать, живы ли его родные, дорогие. Но, видно, сердце никогда не подводит. Оно — твой верный советчик, если удерживает тебя, Василь, отводит подальше от скорбной и страшной вести.

Вдруг дверь распахнулась. Широко, размашисто. На пороге появилась женщина. Василь взглянул на нее и поник. Нет, это не его Зина. Присмотревшись, он вспомнил эту женщину. Довоенная соседка по квартире. Та самая Соня, которая всегда очень любила прихорашиваться, смеяться с поводом и без повода.

— Василь! — бросилась женщина ему на шею. — Какая неожиданная встреча, какое счастье, что ты жив.

Она готова была расцеловаться с Василем, но тот поздоровался сдержанно:

— Добрый день, соседка, — и не смог почему-то взглянуть ей прямо в лицо.

— Что ж ты стоишь? Заходи! — потянула Соня растерявшегося фронтовика, как маленького, за руку.

Василь пошел за нею. Он сразу почувствовал что-то неладное. Какой-то другой воздух был теперь в его комнатах, хотя мебель стояла на месте и почти так, как в день его ухода на фронт. Посреди первой комнаты — круглый стол с синим графином на вышитой скатерти, в углу — дубовый книжный шкаф, возле окна — кушетка. В следующей, меньшей комнатке Василь сразу увидел кроватку Андрейки и спинку своей большой никелированной кровати.

Повеяло чем-то не своим от этих своих вещей. Василь взглянул на соседку. Та уже сидела на кушетке, поджав под себя ноги и держа в руке толстую папиросу.

— Садись, Василь, поговорим,— показала она на кушетку.

Василь сел к столу. Стул жалобно скрипнул под ним, как бы подсказывая: «Будь осторожен, брат».

— О чем же говорить будем? — все же дружелюбно спросил Василь.

Соня ответила не сразу. Затянулась, выпустила облачко дыма и притворно вздохнула:

— Намучились мы здесь, Вася...

— Вижу,— усмехнулся он.

— А ты поверь... Что мы только не пережили, каких издевательств не натерпелись!..

— Каких все же? — не удержался Василь, все еще боясь спросить о своих.

— Вот хотя бы и с твоей квартирой... Понимаешь, заняла я ее, чтоб вещи твои сохранить... И мать свою, и сестру свою сюда взяла, чтобы...

— ...охранять мою квартиру?

Соседка не выдержала его взгляда и отвернулась, как бы для того, чтобы стряхнуть пепел с папиросы.

— Вижу, ты мне не веришь. А нас за это таскали, обыски делали, потому что считали, что это квартира коммуниста... Посмотри... — Соня, как кошка, соскочила с кушетки и распахнула дверцы книжного шкафа. — Только из художественной кое-что оставили, а всю политическую литературу забрали. А мне отвечать пришлось...

Василь понял все. Хитрые глаза, помятое лицо, безвкусная пестрая одежда соседки как нельзя лучше характеризовали эту женщину.

— Скажи, о моих тебе что-нибудь известно? — не выдержав, прямо спросил Василь, понимая, что отнюдь не от горя перебралась эта особа в его квартиру. Жила при оккупантах, судя по ее виду, на широкую ногу, значит, нечего ей было и «страдать». Но не об этом сейчас думал Василь.