Люси Монтгомери - Анин Дом Мечты

Торопливо шагая в сгущающейся темноте, Аня смеялась, вспоминая о гневе мисс Корнелии. Но смех плохо звучал в этот призрачный вечер, и она уже была довольно серьезной и сдержанной, когда добралась до дома среди ив. Кругом было очень тихо. Часть дома, примыкающая к парадной двери, казалась темной и безлюдной. Аня проскользнула за угол к боковой двери, открывавшейся с крыльца в маленькую гостиную. Поднявшись по ступенькам, она остановилась и замерла.

Дверь была распахнута. В глубине тускло освещенной комнаты сидела Лесли Мур, уронив руки на стол и голову на руки. Она горько плакала и рыдала, глухо, надрывно, задыхаясь, словно какая-то мучительная душевная боль стремилась вырваться наружу. Старый черный пес сидел возле нее, положив морду к ней на колени; в больших собачьих глазах было немое, полное мольбы сочувствие и преданность. Аня в ужасе отпрянула. Она почувствовала, что не имеет права вмешиваться в это проявление горя. Ее сердце ныло от сострадания, которое она не могла выразить вслух. Войти в комнату означало навсегда отрезать пути к дружбе и оказанию какой-либо поддержки. Какое-то природное чутье подсказало Ане, что гордая, ожесточившаяся душой девушка никогда не простит того, кто застанет ее в ту минуту, когда она так безудержно предается отчаянию.

Аня бесшумно спустилась с крыльца и стала пробираться через двор. В темноте за оградой послышались голоса и замелькал слабый свет. К калитке приближались двое: капитан Джим с фонарем в руке и другой человек, по всей вероятности Дик Мур — крупный, сильно растолстевший мужчина с широким, круглым красным лицом и бессмысленным взглядом. Даже в тусклом свете фонаря Аня заметила, что в его глазах есть что-то необычное.

— Это вы, мистрис Блайт? — окликнул ее капитан Джим. — Не следовало, не следовало бы вам бродить одной в такой вечер. Вы запросто могли заблудиться в этом тумане. Подождите, пока я провожу Дика до дома и вернусь, чтобы освещать вам путь через поля. Я не хочу, чтобы доктор Блайт приехал домой и обнаружил, что вы ушли в тумане прямиком за мыс Лефорс. Такое случилось здесь с одной женщиной сорок лет назад… Так вы заходили повидать Лесли, — продолжил он, когда снова присоединился к ней.

— Я не входила в дом, — призналась Аня и рассказала о том, что видела в открытую дверь.

Капитан Джим вздохнул.

— Бедная, бедная девочка! Она редко плачет, мистрис Блайт… Она слишком мужественная для этого. А если уж плачет, то ей, должно быть, совсем невмоготу. Бедным женщинам, у которых много горестей, особенно тяжело в такой вечер, как нынешний. Есть в нем что-то, что вроде как напоминает нам обо всем, что мы выстрадали… или чего боялись.

— Он полон призраков, — заметила Аня, поежившись. — Поэтому-то я и пришла — захотелось пожать человеческую руку и услышать человеческий голос. Кажется, что в этот вечер вокруг так много тех, что давно оставили все человеческое. Даже в моем собственном дорогом домике их было полно. Они прямо-таки вытолкали меня локтями за дверь. Так что я бежала сюда за обществом себе подобных.

— Но вы были правы, что не вошли, мистрис Блайт. Лесли это не понравилось бы. И ей не понравилось бы, если бы я вошел вместе с Диком, — что я наверняка сделал бы, если бы не встретил вас. Дик провел у меня сегодня весь день. Я стараюсь брать его к себе на маяк как можно чаще, чтобы немного помочь Лесли.

— Нет ли чего-то странного в его глазах? — спросила Аня.

— А, вы заметили. Да, один глаз голубой, другой — светло-карий. Такие же были у его отца. Это наследственная черта Муров. Она-то и подсказала мне, что передо мной Дик Мур, когда я увидел его впервые на Кубе. Если бы не эти необычные глаза, я, возможно, не узнал бы его из-за тучности и длинной бороды. Вы, вероятно, знаете, что это я нашел его и привез домой. Мисс Корнелия всегда гворит, что мне не следовало этого делать, но я не могу с ней согласиться. Это было правильное решение… и потому единственное. У меня нет никаких сомнений на этот счет. Но сердце у меня, старика, за Лесли болит. Ей только двадцать восемь, а горя она хлебнула столько, сколько иные женщины и за восемьдесят лет жизни не увидят.

Некоторое время они шли молча, но вскоре Аня снова заговорила.

— Знаете, капитан Джим, почему-то я не люблю ходить с фонарем. У меня всегда появляется престранное чувство, будто вокруг меня во мраке, прямо на границе светового круга, кольцом стоят хитрые, злые существа, следящие за мной враждебными глазами. Это ощущение знакомо мне с детства. В чем причина? Я не чувствую ничего подобного, когда нахожусь в темноте… когда она окутывает меня… Тогда мне ничуть не страшно.

— У меня самого очень похожее чувство, — признался капитан Джим. — Я думаю, что когда темнота рядом с нами, она друг. Но когда мы вроде как пытаемся оттолкнуть ее от себя — так сказать, отгораживаемся от нее светом фонаря, — она становится врагом… Но туман рассеивается. Поднимается западный ветер, замечаете? Когда вы доберетесь до дома, уже появятся звезды.

Они действительно появились, и, когда Аня снова вошла в свой Дом Мечты, красные угольки все еще тлели в очаге, а все призраки этого вечера исчезли без следа.

Великолепие ярких красок, несколько, недель пылавших на холмах вдоль берегов гавани Четырех Ветров, постепенно поблекло, превратившись в нежную сероватую голубизну поздней осени. Пришли дни, когда поля и прибрежная полоса были едва различимы за пеленой дождя или дрожали под порывами унылого морского ветра… и ночи, бурные, штормовые, когда Аня порой просыпалась и молилась о том, чтобы никакой корабль не прибило к мрачным скалам северного берега, так как если бы это случилось, то даже огромный, надежный маяк, неустрашимо вспыхивающий во мраке, не помог бы судну войти в безопасную гавань.

— В ноябре я иногда чувствую себя так, словно весна никогда больше не наступит, — вздыхала она, огорчаясь из-за безнадежной некрасивости своих побитых морозом и растрепанных ветром цветников. Веселый маленький садик невесты школьного учителя казался теперь жалким и заброшенным, а пирамидальные тополя и березы стояли «без парусов», как выразился капитан Джим. Но еловый лесок за маленьким домиком оставался все таким же зеленым и бодрым, и даже в ноябре и декабре выпадали порой благодатные дни — дни солнечного света и лиловой дымки, когда вода в гавани плясала и искрилась так же беспечно, как в разгар лета, а залив был таким нежно-голубым, что шторм и неистовый ветер казались чем-то, давно увиденным во сне.

Много осенних вечеров Аня и Гилберт провели на маяке. Там всегда было приятно и весело. Даже когда восточный ветер пел в миноре и море лежало мертвое и серое, блики солнечного света, казалось, прятались во всех уголках жилища капитана Джима. Возможно, причина заключалась в том, что Первый Помощник неизменно щеголял в великолепном золотом наряде. Он был таким большим и ослепительным, что хозяин и гости едва ли замечали отсутствие солнца, а звучное мурлыканье служило приятным аккомпанементом смеху и долгим разговорам, что велись у горящего камина. У капитана Джима и Гилберта состоялось в эти вечера немало дискуссий и оживленных бесед о вещах, лежащих за пределами познания.