Сергей Алексеев - Жизнь и смерть Гришатки Соколова

Хлопуша оставил за старшего на заводе дядю Митяя.

– Ну, прощайте!

– С богом, с богом, Афанасий Тимофеевич!

Гришатка теперь ехал не в санках, а по-казацки - верхом. Пришпорит он сивку-бурку - своего удалого коня, вихрем по степи промчится. Смотрит, любуется на Гришатку Хлопуша.

В башкирском сельце Иргизле Хлопуша снова устроил дневку.

– Ну, где твоя Галия? Вот мы сейчас ей покажем.

– Дядя Афанасий, - взмолился Гришатка.

– Ладно, ладно, сынок.

– Шатка, Шатка! - закричала Галия, увидев мальчика. Закричала и покраснела.

Снова ели навар из бараньего мяса, долго сидели в юрте, вели разговоры. На сей раз Галия не пряталась за занавеску. Она то исчезала куда-то, то возвращалась вновь, приносила на огромных мисках-подносах еду. А Гришатке подсунула такой здоровенный кусок жирного мяса, что и дядя Митяй с таким бы не справился.

На следующий день Гришатка и Галия сели верхом на коней и уехали в степь. Хотел было Гришатка похвастать девочке про стрельбу и про пушку. Однако сдержался.

Ехали они рядом. Тихо кругом. Кони идут копыто к копыту, головы опустили. Хорошо Гришатке. Как-то радостно на душе. Начинает он рассказывать Галие про Хлопушу, про царя-батюшку, потом про Тоцкое, потом про синь-даль и свободу.

Слушает девочка, словно бы понимает. А может, и понимает.

Пропадали они до самого вечера. А где ездили, Гришатка не вспомнит. Не видел мальчишка дороги. Лишь лошадиные холки. Лишь стремена и уздечки. Да косички, косички вразлёт...

Вечером Галия взяла у Гришатки шапку и вшила ему новый верх. Правда, не парчовый, не атласный, а из простого сукна зеленого цвета. Глянул Гришатка - ну и верх! Лучше, лучше прежнего. Поклянется Гришатка, что лучше!

Наутро обоз Хлопуши тронулся дальше в путь.

Галия у дороги стояла грустная и долго-долго махала рукой.

– Прощай, Галия! - прокричал Гришатка.

– Шатка, Шатка! - приносил в ответ ветерок шепоток. - Ша-а-тка!

Роста малого. Ноги тонкие. Руки тонкие. Большеголовый. Глаза как у зайца - в разные стороны. Волосы торчком, с медным отливом. На щеке бородавка, на подбородке другая. Это Кар. Кар-генерал.

Едет Кар по завьюженной Оренбургской степи. Спешит на выручку к осажденному Оренбургу, к другу своему генералу Рейнсдорпу.

Разбить и схватить Пугачева - таков приказ генералу Кару.

Мороз. Ветер. Сидит Кар в открытом возке. Засунул руки в дамскую муфту. От мороза и ветра ежится. Растянулись походной колонной солдаты. И им на морозе холодно. "Эх, полушубки бы нам, сапоги валяные. Ради чего страдаем!"

Едет Кар, рассуждает: "При одном появлении моем разбегутся злодеи. Войско у меня регулярное. Ружья и пушки. Молодцы гренадеры. Схвачу Пугачева - новый чин и награда".

Вдруг шевельнулся легким облаком снег на горизонте. Впереди, с боков, сзади. Из снега выросли всадники. Криком и гиком наполнилась степь.

Выпрыгнул Кар из санок:

– К бою! Становись! Стройся! Пушки вперед!

Построились солдаты. Ружья наизготовку. Пушки вперед.

Все ближе и ближе пугачевские конники.

– Ух ты, несметная сила!

– Братцы, погибель пришла! - понеслось в генеральском войске.

– Молчать! За матушку царицу! Из пушек пали! - кричит разъяренный Кар.

Стрельнули пушки. Понеслись ядра и злая картечь в сторону наступающих. Молодцы пушкари, точен солдатский глаз. Да только не дрогнули пугачевцы. На месте погибших - сразу же новые, словно нет никаких потерь.

– Их смерть не берет!

– Их великие тысячи! - зарокотали снова солдаты.

– Бей, пали! Бей, пали! - не унимался Кар.

Кричит, а сам нет-нет да на санки свои посмотрит. Кони быстрые, санки легкие. В случае чего, спасут они генерала.

Еще ближе придвинулись пугачевцы. Теперь уже не только конные, но и пешие на виду. Движутся, движутся, движутся. Не остановишь восставших рать.

– Отходи! Отступай, братцы! - понеслось по солдатским рядам. Сдавайся царю государю Петру Третьему.

Зашевелилось Карово войско. Врассыпную солдаты. Кто в плен, кто в сторону недалекого леса.

Прыгнул Кар в свои генеральские санки. Эх, эх, пропадай чины и награды!

Отъехал генерал версты три. Остановился, перевел дух. Вдруг невесть откуда появилась ворона. Поравнялась она с генеральским возком, растопырила крылья:

"Кар-р!"

"Свят, свят", - закрестился генерал с перепугу и снова плеткой коней. Да так, что дамская муфта из санок вон.

Ждал генерал Рейнсдорп генерала Кара. Не прибыл на помощь Кар-генерал.

Ждал генерал возвращения Хлопуши, не вернулся Хлопуша.

Понял губернатор, что колодник его провел.

– Русише швайн, - ругнулся.

Стал Рейнсдорп думать о том, как все же покончить ему с Пугачевым.

– Вот что. Позвать ко мне старика Кобылина.

Явился Кобылин.

– Слушаюсь, ваше сиятельство.

– Хочешь сто рублей серебром и медаль от царицы?

– Желаю, ваше сиятельство.

– Ну и хорошо, собирайся.

– Куда, ваше сиятельство?

– В лагерь к злодею.

Понял старик зачем, в глазах помутилось.

– Да я же стар! - взмолился Кобылин.

– Ничего-ничего. Так оно даже и лучше есть.

– Да я и кинжала ему в ребра не всуну.

– Не надо, не надо кинжал. Ты ему - яду.

– Яду?! Так стариковские руки мои дрожат.

– Что?! - заревел генерал. - Руки дрожат? Плетей захотелось? О, доннерветтер, всыпать ему плетей.

Понял старик Кобылин - выбора нет.

– Слушаюсь, ваше сиятельство!

Вот так радостный день у Пугачева! То-то удача! И Кара разбили, и вернулся Хлопуша. Порох, ядра, пушки привез. Мортиры - целых три штуки. И привет от работного люда. Дружбу-союз с Урала. И Гришатка вернулся. Герой! Без него - как знать, может, и не было бы здесь мортиры.

– Ну, Соколов-Сокол, уважил, уважил! Исполнил, как есть, мое государственное поручение. Ну, Соколов-Соколенок, порадовал!

Произвел Пугачев Хлопушу в полковники.

– Ну, а тебе какую награду? - обратился к Гришатке.

Подумал Гришатка:

– Мне бы, батюшка, в Тоцкое...

И вот едет Гришатка в Тоцкое. Сабля при нем. Шапка на нем. Пистолет настоящий за поясом.

Блестит, искрится на солнце снег. От яркого света глаза смыкаются. Прикроет Гришатка глаза. Вырастает, как в сказке, Тоцкое.

Сбежался, сгрудился народ. Встречают Гришатку жители. Честь ему кричат и приветствие:

"Ура! Ура! Соколов Гришатка приехал".

"Он у царя-батюшки в видных начальниках".

"То-то будет теперь Хлыстову".

Приятно от таких мыслей Гришатке. За спиной у него сундучок. В нем полушалок для матери, сарафан для сестрички Аннушки, для дедушки Тимофея Васильевича сапоги, козловые, новые, никем не ношенные.