Шарлотта Мэри Янг - Графиня Кейт

– Какой толк в этом учении? – воскликнула Кейт почти в отчаянии. – Ведь пользы из этого не выйдет никакой, тетя Барбара!

– Это не помешает мне исполнять свои обязанности! – холодно парировала леди Барбара.

Прямой обязанностью леди Барбары было заставлять ребенка, отданного на ее попечение, учиться тому, что требовалось для молодой леди. Пусть Кейт никогда и не приобрела бы таких познаний в музыке, чтобы доставлять ею удовольствие другим, но сидеть за уроком ей было полезно – не столько для улучшения музыкального слуха и неверного голоса, сколько для укрощения дурного характера.

Перед уроком музыки Кейт мучилась с катехизисом, но поскольку предаваться гневу над священными текстами она боялась, то вся ее досада изливалась на музыкальный урок. Бедная миссис Лейси с нетерпением ожидала девяти часов, когда она могла освободиться от своей ученицы. После урока музыки гувернантка едва двигалась, а ее печальные глаза казались совершенно утомленными. Кейт же, никогда долго не сердившаяся, вскакивала с веселым лицом и, прыгая на одной ножке, являлась в гостиную, где ожидала почту, которая могла принести письмо из дома.

В девять часов леди Барбара читала молитвы в столовой, потом поднималась в классную комнату, где пила чай вместе с Кейт и миссис Лейси, а после этого все трое направлялись в спальню леди Джейн. Там проходили серьезные и чопорные завтраки, совсем не похожие на веселые утренние трапезы в доме священника, где болтовня молодежи часто прерывалась таким громким хохотом, что Мэри приходилось добродушно замечать: «Потише!», на что ей всегда отвечали: «Брось, Мэри, это ведь и вправду смешно!»

Во время завтрака леди Барбара обычно осведомлялась о бывших накануне уроках. Кейт побаивалась этих вопросов, хотя занималась она неплохо и миссис Лейси отзывалась об успехах своей ученицы с большой снисходительностью. Но страшнее всего для девочки были разговоры о ее поведении.

По правде говоря, юная графиня Кергвент была изящно сложенной девочкой с маленькими ножками и ручками, но на свете не было ребенка более неуклюжего, чем она. И чем чаще Кейт об этом говорили, тем более неловкой она становилась. Девочка приходила в трепет, когда за столом требовалось передать чашку чаю леди Барбаре или масло гувернантке. Еще неприятнее было, когда ей приказывали повторить какое-нибудь движение несколько раз, в надежде, что оно будет исполнено грациознее. Повторение раз от разу было все хуже и хуже, пальцы сжимались все сильнее, локти делались угловатее прежнего, плечи выворачивались.

Неловкость девочки и ее дурной характер тетки приписывали ее деревенскому воспитанию. И виновата в этом была сама Кейт, хоть сама этого и не сознавала. Защищаясь от чрезмерных воспитательных речей леди Барбары, она нередко произносила: «Папа так говорил» или «Мэри так делала». И потому неудивительно, что тетки были самого дурного мнения о ее прежних воспитателях и находили, что Кейт необходимо забыть о них, и в конце концов запретили племяннице упоминать о мистере Вардуре, не говоря уже о том, чтобы называть его «папа».

Глаза Кейт засверкали от гнева и раздражения:

– Я не могу от этого отвыкнуть! И не хочу!

– Вы должны привыкнуть к тому, что прилично вашему званию, леди Кергвент. Поэтому я попрошу миссис Лейси задавать вам лишний урок всякий раз, когда вы будете называть мистера Вардура «папой»! – строго проговорила леди Барбара.

Кейт зарыдала и выбежала из комнаты. Когда же слезы высохли и всхлипывания стихли, она начала размышлять о жестокости тетки и о том, как дурно было с ее стороны развивать в племяннице неблагодарность. Девочка даже сочинила целую речь, которая начиналась так: «Леди Барбара Умфревиль! Когда несчастная сиротка была бедна и всеми забыта, мой дядя, мистер Вардур, был для меня настоящим отцом. Вы можете растерзать меня дикими лошадьми, но я не перестану называть его папой до последнего моего вздоха!»

Что юная графиня хотела выразить словами: «можете растерзать меня дикими лошадьми», осталось неизвестным, но тем не менее с тех пор стоило только леди Барбаре взглянуть попристальнее на Кейт, – и та останавливалась на первом же слоге «па…» и вместо этого дрожащим голосом говорила «дядя». Внутренне она, правда, сокрушалась и сердилась, но запрещенные теткой слова вырвались у нее всего раз или два – и то совершенно нечаянно.

Итак, именно Кейт из-за своей привычки не придерживаться истинной правды была виной тому, что тетки составили себе дурное мнение о ее друзьях. Однако мы ушли слишком далеко от описания времяпрепровождения Кейт в Брутон-стрит.

В час пополудни она отправлялась с гувернанткой гулять. Если из дома приходило письмо, девочка читала его, пока Жозефина одевала ее, как одевают кукол. Если же Кейт случалось держать в руках книгу, то она предавалась чтению до тех пор, пока миссис Лейси не заглядывала в дверь, чтобы посмотреть, готова ли она.

Прогулка по мрачным улицам или марширование вокруг садов Беркли-Сквер 6 6 Беркли-сквер – престижный район в западной части Лондона. были далеко не таким веселым занятием, как утренние игры с Сильвией в садике возле дома в Олдбороу. Здесь Кейт чувствовала себя узницей. Другие дети в этих садах играли вместе, ей же это было строго запрещено. Смотреть на них, думать о Сильвии и Чарли, чувствовать, что в эту минуту какая-нибудь веселая игра была бы самым большим счастьем в мире, – вот и все, что оставалось Кейт.

Можно было еще, пожалуй, рассказывать миссис Лейси про Сильвию, про впечатления, вынесенные из чтения истории и разных повестей, но получаемый на все эти рассказы тихий и равнодушный ответ: «Да, друг мой», ясно показывал, что гувернантка не слышала ни одного слова. Когда же Кейт поднимала на нее глаза, то кроме черной вуали, которая всегда была спущена на лицо гувернантки, ничего видно не было. «Надо же – сущее несчастье, что именно мне попалась такая грустная гувернантка!» – думала Кейт про себя.

После прогулки наступало время учения. Кейт повторяла сперва урок, задаваемый накануне, потом к ней являлся учитель французского, приходивший два раза в неделю. Для арифметики и географии было назначено два урока в неделю, и еще два – для рисования. Эти занятия Кейт любила и даже начала делать успехи, в особенности с тех пор, как перестала приводить в пример французское произношение Мэри Вардур или ее способы решать задачи.

А еще девочке очень нравилось беседовать со своим учителем французского языка, почтенным и хорошим человеком. Она с удовольствием сочиняла письма по-французски, описывала в них тех девочек, которых рисовала, а потом эти письма, поправленные учителем, вместе с рисунками отправляла Сильвии.