Владимир Арро - Мой старый дом

Я говорю:

— Михеев, пойдём в ЖЭК, к Марии Михайловне, докажем, что я не брал лодку. Я честное пионерское дам, а ты поручишься.

— Конечно докажем! — говорит Михеев. — Вот глупая история с этой лодкой. Саня, ты приезжай каждый день, Куркину не слушай! Мы докажем. Мне вот только маму надо дождаться, а потом пойдём и докажем.

Я говорю:

— А Тентелеву надо тёмную устроить.

— За что Тентелеву?

— Так это ж он лодку взял, а на меня сказал.

— А вдруг не он?

— А кто же ещё мог на меня сказать? Ты ведь знаешь, какие у меня с ним отношения.

— Да, отношения отвратительные, — говорит Михеев. — Просто ужасные отношения. Тентелев в звеньевые вместо тебя хотел, а мы выбрали Сумина. Тентелев теперь злится. Куркину локтями толкает. У Сумина молоко пролил…

Я взял одну арбузную семечку и разгрыз. Узнаю Тентелева.

Я спросил:

— Ну, а ещё какие новости у вас там, Михеев?

И так мне захотелось в свой класс, когда я про всё это услышал!

— Новостей много, — говорит Михеев. — На экскурсию в Артиллерийский музей ходили. Дубареву гнилой помидор на стул подложили. Диктовку писали. Закавыку дразнили.

— А он что?

— Он поставил три двойки и говорит: «Всё равно я вас одолею, будете у меня как шёлковые! Вот поставлю тридцать три двойки в четверти, будете ручные!» А сам смеётся.

Вот какой у нас Закавыка. Он математику в этом году у нас преподаёт. Его никто не любит с первого дня. Все только и думают, как бы ему досадить. А Закавыка знает это. Он только войдёт в класс и сразу проверяет: нет ли какого подвоха? Стол проверяет, стул проверяет, доску проверяет. А сам смеётся. Нет, мне всё-таки нравится, что он сам смеётся. «Ну, — говорит, — где тут у вас закавыка?» Но всё-таки видно, что он переживает из-за того, что у нас с ним такие отношения.

Я Михеева слушаю, а сам всё гляжу в нашу комнату и грызу арбузные семечки. «Ну и пусть, — думаю, — дружат. Только как же это они не услышали, когда я их звал?»

— Ну, — говорит Михеев, — грустно теперь тебе на твои окна глядеть? Я иногда по привычке подойду и думаю: как там Саня?

Я говорю:

— С чего ты взял, что мне грустно? В таком колодце жить — небольшое веселье, так что ещё неизвестно, кому грустно. Солнышка живого тут не увидишь. А у нас светло, куда ни повернись. И воздух сельский.

— Не знаю, — говорит Михеев, — у нас сторона солнечная, нет у нас никакого колодца.

— Это у вас. А к нам от ваших стёкол только солнечные зайчики попадают. А Тентелеву от нас только зайчики от зайчиков. А тёте Симе от окон Тентелева — зайчики от зайчиков от ваших зайчиков, то есть вообще ничего.

— Что-то ты больно запутал, — говорил Михеев. — Зайчики, трамвайчики…

— Ни зайчики, ни трамвайчики, — говорю, — а одно безобразие, и кто только эти колодцы строил!..

— Чего ты шумишь-то?

— А то, что не надо быть эгоистом!

Чего это я так, в самом деле, расшумелся на свой старый дом? А то, что мне Михеев не нравится. Я ещё когда только во двор вошёл, догадался, что он с Суминым дружит, раз Сумин стал звеньевым. Сумин и за парту к нему пересел, на моё место.

Ну, не буду больше. Пусть дружат.

Я стал смотреть, у кого что стоит на окнах.

Вдруг с четвёртого этажа раздался певучий голос:

— А-а-а-а-а-а-а!..

А потом на полтона выше:

— А-а-а-а-а-а-а!..

Я даже засмеялся, до чего мне было приятно это услышать! Это же Лёня поёт, Куркиной сосед. Он работает то в первую смену, то во вторую и в зависимости от этого в разное время суток разучивает свои арпеджии.

У Лёни голос, как у Робертино Лоретти, только поздоровей. Лёня в заводской самодеятельности участвует. Он и во дворе может спеть, если его хорошо попросить. Жильцы иногда его просят. Лёня поёт: «Гори, гори, моя звезда-а…» Все тогда в окнах торчат, и вниз, на асфальт, слёзы капают: кап-кап-кап. Жильцы его хвалят: «Ай да Лёня!» И хлопают ему. Все даже слово знают такое: арпеджио. «Вот, — говорят, — Лёня поёт арпеджии». Иными словами — упражняется. Одна Куркина возле виска пальцем крутит и всё повторяет: «Как вы не понимаете, он же чокнутый!» Иными словами — ненормальный.

Нет, Куркина, чокнутые такими не бывают, наш Лёня — нормальный артист. А уж если кто ненормальный, так это ты, Куркина.

Когда Лёня до самого высокого тона дошёл, я даже на подоконник залез, так мне хотелось, чтобы он вытянул. Но он сорвался.

А с кухни чьей-то жареной рыбой пахнет. Щуку, значит, там жарят. Мне очень вдруг есть захотелось, наверно от этих арбузных семечек.

Лёня запел:

— Бур-ря смеш-шала!..

И вдруг остановился как вкопанный. Чего он остановился? Может, увидел кого? Я в окно выглянул — нет, никого не увидел. Пел бы дальше.

Лёня откашлялся.

— Бур-ря смеш-шала!..

И опять дальше не пошёл. Ну, чего она смешала-то? Непонятно.

Я снова выглянул в окно и вдруг подумал: «Может быть, уже почтальон был?»

— Буря смешала землю с небом! — энергично пропел Лёня.

Так бы и сказал.

Кошки сегодня взбесились, чуют живую рыбу, мяучат, по двору бродят, как пьяные. Тётя Сима им рыбьи потроха вынесла, так они стремглав за нею помчались, — ну что за кошки такие! У нас одна кошка весною своих котят за шкирку таскала на второй этаж и выбрасывала из окна. Мы её отлупить хотели, котят отобрать, а нам тётя Сима сказала: не трогайте вы её, это она своих детей к жизни приучает, чтобы в любом случае, значит, — на четыре лапы.

Вот и ещё одна сковородка затрещала. Ничего, кошки, будете сыты! Когда ж это наш дом рыбу жарил, а кошек не накормил!

Эх, охота и мне рыбки с золотистой корочкой. Помяукать, что ли? Быть бы кошкой, жил бы где хотел.

Я говорю Михееву:

— Ну, Михеев, пойду почтовый ящик проверю, может, от бати чего есть?

— Ой, Саня, — говорит Михеев, — я бы с тобой тоже пошёл, но мне маму надо дождаться. Я после выйду, после!..

Пошёл бы и сейчас, если б хотел.

Почтальонша прошла уже, я по дырочкам вижу, они у всех белые, а в моём ящике дырочки всё ещё чёрные. Дверь тёти Симы слегка приоткрыта, она никогда её плотно не закрывает, чтобы кошкам свободно было ходить. Зайти, думаю, или не зайти? Очень уж рыбы хочется. И супу, и рыбы.

Нет, не зайду. Расспросы пойдут всякие, разговоры, а мне эти расспросы и разговоры сейчас — самое вредное дело.

Лёня петь кончил, зато Сухожилова с Новожиловой опять во дворе появились. Здрасте! Давно не виделись.

Асфальт расчертили мелом, прыгают и кричат своё занудство:

Шура, вылетай! Зина, вылетай! Шура, вылетай! Зина, вылетай! И как им не надоест часами долдонить одно и то же. Я в них камешком бросился, они скривились, ненадолго замолчали. Но так просто их не отучить. Их уж и водой сверху обливали, и лбами сталкивали, но это ни к чему не привело. Страсть как мне на нервы действуют Сухожилова с Новожиловой. Прямо все жилы тянут.