Жан-Клод Мурлева - Третья месть Робера Путифара

29 июня 1999 года в 16.45 в учительской старой школы «Под липами» состоялась трогательная церемония. Уходил на пенсию учитель Робер Путифар, и коллеги сочли своим святым долгом устроить ему проводы и преподнести прощальный подарок.

Первым взял слово директор месье Жандр, маленький, сухонький и строгий. Он хлопнул в ладоши, требуя тишины, и начал так:

– Дорогой Робер – позвольте назвать вас попросту Робером, – ваше имя навсегда останется связанным с нашей школой, поскольку вы провели в ней… тридцать семь учебных годов!

– Да уж, – пробормотал Путифар себе под нос, чтобы никто не слышал, – тридцать семь лет каторги…

– Никогда вы не помышляли об уходе, никогда не помышляли нас покинуть…

– Еще как помышлял! Каждый вечер, представьте себе, каждый вечер все эти тридцать семь лет…

– Ветераны нашей школы еще помнят молодого, активного учителя-новатора, который с того самого дня, как пришел к нам…

– …только и мечтал уйти, – беззвучно закончил Путифар.

– Свои педагогические таланты вы умели сочетать…

Дальше Робер Путифар уже не слушал. Он изображал подобающую улыбку и старался сохранять достойное выражение лица, но мыслями был далеко, а взгляд его помимо воли убегал в открытое окно, за которым шумела старая липа на школьном дворе.

– Еще один час, всего один, – твердил он себе. – Всего каких-то шестьдесят минуток – и всё…

Он чуть не подскочил, когда грянули аплодисменты. Директор завершал свою речь:

– …и я должен признаться не без волнения: нам будет вас недоставать, Робер. И детям будет вас недоставать…

– Но я вовсе не собираюсь с ними расставаться! – прокомментировал про себя Путифар.

Следующими его приветствовали две девочки-третьеклассницы. Первая вручила ему букет почти такого же размера, как она.

– Спасибо, какие прекрасные цветы! – воскликнул Путифар. – Мне как раз ехать мимо мусорного контейнера…

Вторая старательно, с выражением зачитала приветствие от класса:

– …послать бы их ко всем чертям! – продолжил Путифар.

досказала девочка и закончила:

– Какая прелесть! – воскликнул директор. – Просто очаровательно!

– Я тоже вас никогда не забуду, – мысленно заверил Путифар, – даже и не рассчитывайте…

Затем хорошенькая белокурая мадемуазель Эньерель, учительница четвертых классов, преподнесла ему от имени всех коллег традиционный подарок – великолепную авторучку с золоченым колпачком в изящном футляре. Она явно тоже заготовила какие-то теплые слова, но подбородок у нее дрожал, голос не слушался. Она встала на цыпочки – поцеловать Путифара, который склонил к ней свои метр девяносто шесть, чтобы их лица оказались на одном уровне. Для него это был единственный момент, исполненный искреннего чувства.

– Спасибо, Клодина, – шепнул он ей и продолжил громче, обращаясь ко всем: – Спасибо, всем спасибо… я очень тронут… так мило с вашей стороны…

– Теперь вам есть чем писать воспоминания! – пошутил директор.

– Воспоминаний у меня хватает, – отозвался про себя Путифар, – но я найду им другое применение… – и сунул ручку в карман пиджака.

В завершение веселья распили две бутылки шампанского, закусывая мини-пиццами и печеньем. Виновник торжества сам исполнял обязанности официанта. Он лучше чувствовал себя, когда ему было чем занять свои неимоверно длинные руки, которые он никогда не знал куда деть в подобных ситуациях. «Осталось всего тридцать минут… двадцать…» – ободрял он себя. Болтовня раздражала его, все спрашивали одно и то же:

– Чем займешься на досуге, Робер?

– А не заскучаешь?

– Странное у тебя, наверно, ощущение?

– Заглядывать-то к нам будешь, а?

Чем он займется на досуге, Путифар уже знал, и скука ему никак не грозила! Только здесь об этом лучше было помалкивать…

В 18 часов, пожелав друг другу хороших каникул, стали расходиться. «Всего десять минут… всего пять…» – изнывал от нетерпения Путифар, пожимая последние руки, чмокая последние щеки. Он помог уборщицам привести в порядок учительскую и в 18.15 вышел один из опустевшей школы. Бросил последний взгляд на этот двор, по которому вышагивал тридцать семь лет, на старые липы, которые на его глазах тридцать семь раз зацветали и тридцать семь раз облетали, на серые стены, на задернутые шторами окна своего класса – вон там, на третьем этаже. Повернулся ко всему этому спиной и, нагруженный огромным букетом, направился к парковке, где ждала его старенькая желтая малолитражка. Он сел за руль и повернул ключ зажигания. Как всегда, сами собой заработали дворники, и он крепко стукнул по приборному щитку, чтобы их остановить. Поравнявшись с мусорным контейнером, стоявшим пониже дороги у реки, он убедился, что никто сверху не может его увидеть, и без всякого сожаления зашвырнул в него необъятный букет. Потом, повинуясь внезапному порыву, подхватил с заднего сиденья старый кожаный портфель, который тридцать семь лет оттягивал ему правую руку, и вернулся к контейнеру. Колебался он не больше пяти секунд – и портфель присоединился к цветам среди зловонного мусора. Путифар запихал его поглубже, захлопнул крышку и отряхнул руки. Гора с плеч!

Он поехал дальше вдоль берега, потом на светофоре свернул налево. Через десять минут выехал на широкий бульвар Гамбетта. Он остановил машину перед домом 80 – солидным зданием начала века с балконами ажурной ковки, глядящими на каштаны парка по ту сторону бульвара. По навощенной лестнице поднялся, отдуваясь, на четвертый этаж и вошел в просторную квартиру, где родился почти шестьдесят лет назад и жил до сих пор.

Он повесил пиджак на вешалку в прихожей, прошел в гостиную, тщательно отмерил себе порцию виски и булькнул в него пару кубиков льда. Со стаканом в руке он обрушил свои сто тридцать семь кило на диван в крупных розовых цветах и с огромным облегчением выдохнул: наконец-то всё!

– Ты пришел? – окликнул его издалека дрожащий голос.

– Да, мама, пришел, – ответил он.

– Значит, теперь и правда всё?

– Да, мама. Всё.

– Зайдешь ко мне?

Он поднялся, прошел темным коридором с ткаными обоями. Дверь спальни в конце коридора была, как всегда, приоткрыта. Он вошел. Мать улыбнулась ему с кровати. Голова ее покоилась на розовой подушке. Длинные руки далеко высовывались из кружевных манжет ночной рубашки. Для женщины ее поколения мадам Путифар была на удивление рослой. Ее ноги почти упирались в металлические прутья изножья. Сын присел рядом.