Жан-Клод Мурлева - Зимняя битва

ПО ЗНАКУ надзирательницы одна из девочек, сидевших в первом ряду, встала, подошла к выключателю и щелкнула металлическим рычажком. Три голые лампочки озарили классную комнату резким белым светом. Смеркалось, и читать давно уже было трудно, но правило соблюдалось неукоснительно: в октябре свет включали в восемнадцать тридцать и ни минутой раньше. Хелен выждала еще минут десять, прежде чем окончательно решиться. Она понадеялась было, что свет разгонит боль, которая гнездилась у нее в груди с самого утра, а теперь подступала к горлу, – Хелен прекрасно знала, как называется этот давящий ком: тоска. Ей уже доводилось такое испытывать, и она убедилась на опыте, что бороться с этим не в силах, а ждать, что пройдет, нечего, будет только хуже.

Значит, так тому и быть, она пойдет к своей утешительнице, а что сейчас октябрь и год еще только начинается – что ж, ничего не поделаешь. Хелен выдернула листок из черновой тетради и написала: «Я хочу пойти к утешительнице. Взять тебя в сопровождающие?» Подписываться не стала. Та, кому предназначалась записка, узнала бы ее почерк из тысячи. Хелен сложила листок пополам, потом еще два раза, и написала имя и адрес: «Милена. Оконный ряд. Третий стол».

Она подсунула записку своей соседке Вере Плазил, которая дремала с открытыми глазами над учебником биологии. Тайная почта заработала. Записка проследовала, переходя из рук в руки, вдоль коридорного ряда, где сидела Хелен, до четвертого стола, оттуда незамеченной перелетела в центральный ряд, потом в оконный, а там продолжила свой путь в другой конец класса, прямо в руки Милены. Все это заняло не больше минуты. Таков был неписаный закон: послания должны передаваться безотказно, быстро и обязательно доходить до адресата. Их передавали, не задумываясь, даже если терпеть не могли отправительницу или получательницу. Эта запрещенная переписка была единственным способом общения как на уроках, так и во время самостоятельных занятий, потому что правила предписывали полное молчание. За три с лишним года, проведенные здесь, Хелен ни разу не видела, чтоб посланную записку потеряли или вернули, не передав, а уж тем более, чтоб прочли – случись такое, виновнице не поздоровилось бы.

Милена пробежала глазами записку. Пышные белокурые волосы рассыпались по ее плечам и спине – настоящая львиная грива. Хелен дорого дала бы, чтоб иметь такие волосы, но приходилось довольствоваться своими, жесткими и короткими, как у мальчика, с которыми ничего нельзя сделать. Милена обернулась, неодобрительно нахмурившись. Хелен прекрасно поняла, что та хотела сказать: «С ума сошла! Еще только октябрь! В прошлом году ты продержалась до февраля!»

В ответ Хелен нетерпеливо вскинула голову, жестко сощурилась: «Пусть так, а я хочу пойти сейчас. Идешь со мной или нет?»

Милена вздохнула. Это означало согласие.

Хелен аккуратно сложила все учебные принадлежности в стол, поднялась и, провожаемая десятком любопытных взглядов, прошла к столу надзирательницы.

От надзирательницы, мадемуазель Зеш, резко пахло потом, на шее и над верхней губой, несмотря на холод, выступала нездоровая испарина.

– Я хочу пойти к моей утешительнице, – шепотом сказала Хелен.

Надзирательница не выказала ни малейшего удивления. Только открыла большую черную тетрадь, лежавшую перед ней.

– Фамилия?

– Дорманн. Хелен Дорманн, – ответила Хелен, уверенная, что та прекрасно знает ее имя, но не желает этого показывать.

Надзирательница жирным пальцем прошлась по списку и остановилась на букве «Д». Проверила, не исчерпала ли Хелен свой лимит.

– Хорошо. Сопровождающая?

– Бах, – сказала Хелен. – Милена Бах.

Палец надзирательницы пополз вверх, до буквы «Б». Бах Милена с сентября – начала учебного года – выходила в качестве сопровождающей не больше трех раз. Мадемуазель Зеш подняла голову и рявкнула так громко, что девочки подскочили:

– БАХ МИЛЕНА!

Милена встала и подошла к столу.

– Вы согласны сопровождать Дорманн Хелен к ее утешительнице?

– Да, – ответила Милена, не глядя на подругу.

Надзирательница посмотрела на часы и записала время в журнале, потом отбарабанила без выражения, как затверженный урок:

– Сейчас восемнадцать часов одиннадцать минут. Вы должны вернуться через три часа, то есть быть здесь в двадцать один час одиннадцать минут. Если не вернетесь к сроку, одна из учениц будет помещена в Небо и останется там до вашего возвращения. У вас есть пожелания относительно кандидатуры?

– Нет, – в один голос ответили девочки.

– Тогда это будет… – палец мадемуазель Зеш прошелся по списку, – пусть это будет… Пансек.

У Хелен сжалось сердце. Представить себе малышку Катарину Пансек в Небе… Но еще один неписаный закон интерната гласил: никогда не выбирай сама ту, кого в случае чего за тебя накажут. Пусть это будет на совести надзирательницы. Та, конечно, могла взъесться на кого-нибудь и раз по десять выбирать на эту роль, но, по крайней мере, сохранялась солидарность между девочками, и ни одну нельзя было упрекнуть в том, что она умышленно поставила кого-то под угрозу.

«Небо» не заслуживало такого названия. Этот карцер располагался отнюдь не на высотах, наоборот, даже ниже подвальных помещений. Туда приходилось долго спускаться из столовой по узкой винтовой лестнице, по ступенькам которой сочилась ледяная вода. Каморка была примерно два метра на три. От пола и стен пахло землей и плесенью. Когда за вами закрывалась дверь, вам оставалось только отыскать на ощупь деревянный топчан, сесть или лечь на него и ждать. Наедине с собой, в тишине и темноте, час за часом. Говорили, что, когда входишь, надо быстро глянуть на верхнюю часть стены напротив двери. Там на потолочной балке кто-то изобразил небо. Кусочек синего неба с белыми облаками. Кому удастся его увидеть, пусть хоть на миг, пока дверь не захлопнется, тот найдет в себе силы вынести темноту и не прийти в отчаяние. Вот почему это место называли «Небо» и почему так боялись туда попасть или, хоть и не по своей воле, кого-то туда отправить.