Лариса Шевченко - Надежда

Витька стоял рядом и разглядывал мои рисунки.

– Что это? – спросил он.

– Эта фигура – квадрат. А эта – куб.

– Тебе так в школе объясняли?

– Нет, еще раньше.

– В детсаду?

Я промолчала.

– Я тоже на следующее лето пойду в школу, – грустно сказал Витя.

Тут его позвали друзья, и он с радостным криком умчался.

КОСТЯ

Во дворе появился новый мальчик. Он москвич, приехал в гости к Бубновым. Костя мне ровесник, но по поведению кажется более взрослым. В нем присутствует какая-то непонятная уверенность в себе. Он всегда знает, чего хочет и добивается своего. В нашем дворе единственный велосипед – у Владика, и на нем катаются все с разрешения его родителей, но недолго и недалеко. На этот раз очередь была Вити, но Костя твердо сказал:

– Я вне очереди, потому что гость вашего двора.

Возразить было нечего. Костя забрал велосипед, пропал на целый день и появился во дворе только утром. На лице не было ни волнения, ни раскаяния. Постучал в дверь квартиры Владика и, когда мама вышла, голосом, не терпящим возражений, как взрослый сказал:

– Прошу извинить, обстоятельства выше меня. Спасибо за велосипед. До свидания.

Мама Владика от командирского тона оторопела и, ничего не ответив, покатила велосипед в коридор. Костя произносил вежливые слова решительно, как будто давил ими. Он заканчивал разговор. Он ставил точку. Я представила себе, как извиняюсь за что-то, потом выслушиваю град обвинений, кучу нотаций и со слезами, с еще большим чувством вины ухожу домой. Он же, казалось, вины никогда не чувствовал. И чужие заботы его не трогали. «Это ваши проблемы», – говорил он. В любой игре он становился лидером, действуя напористо, резко. Иногда мы даже не успевали сообразить, как он уже командовал нами. Ребята пытались не брать его в игру, ставили своих ведущих, но проходило немного времени и опять Костя был среди нас, во главе нас и устанавливал свои правила игры. Мы злились, но ничего поделать не могли.

– Семья его так воспитывает, чтобы он тоже генералом стал. Видишь, сколько уже сейчас в нем твердости, умения говорить с людьми. Он не позволяет другим высказываться, хотя вроде бы рот не «затыкает» грубыми словами, культурно ведет себя. Ох, боюсь, из него такой «хлыщ» вырастет, что тяжко от него будет и солдатам, и его родным. У него нет преград – жалости, доброты. Только его желания важны ему, – сказала как-то тетя Вера подругам, сидящим у дома на скамейке.

А в последний день пребывания Кости я наблюдала странную сцену. Моя подруга Нина позвала его собирать ягоды в овраге, что за три улицы от нас. С присущей ей ребяческой манерой она хлопнула Костю по плечу. Он удивился фамильярному обращению, но стерпел. А дальше было еще интересней. Нинка решительно обняла Костю за плечи и, о чем-то восторженно рассказывая, потащила за собой. Такой естественно-растерянной, обескураженной физиономии, я еще ни у кого не видела! По лицу было заметно, как усиленно думал Костя. Оттолкнуть девчонку? Сказать что-либо презрительно-унизительное? Он прокручивал в голове варианты и все время оглядывался. Наверное, в данный момент для него было главным, чтобы его никто не видел в таком неожиданном, непонятном положении. Лицо Кости покраснело от смущения, но руки Нины он не сбросил. А она не замечала борьбы его чувств. Ей все равно с кем проводить время, лишь бы не быть одной. А вечером он сам пришел играть к ней домой. Почему? Чем она ему интересна? Меня это задело. Непонимание злило.

САПОЖНИК

Бегу к знакомому сапожнику. Он живет на краю города. Руки у него золотые и нрав добрый. Я с удовольствием хожу к нему. Сапожник – глухонемой. Я немного понимаю язык жестов, и он рад этому. Когда я первый раз удивилась его ценам, он объяснил: «Ко мне приходят, в основном, из ближайшего села. А откуда у деревенских деньги? Трудодни да палочки получают в колхозе. Чем их отоварят и когда – один бог знает. А продукты еще продать надо, чтобы макароны, обнову, чай купить».

Если я чего-то не понимала, сапожник старательно выводил на клочке бумаги крупными печатными буквами слова, объясняющие незнакомый мне жест. Почему многие считают его нелюдимым? Когда я прихожу к нему, улыбка разглаживает морщинки на бронзовом от загара лице. У глаз то появляются, то исчезают светлые лучики незагорелой кожи. Я как-то ему показала, что он человек «во!» и что руки у него растут как надо, так он мне не только починил обувь, а еще почистил цветными кремами. Я смутилась, стала думать, сколько надо еще доплатить, ведь лишних денег у меня не было, под обрез давали. Но он понял мое волнение, похлопал по плечу и показал: «Я для своего и твоего удовольствия сделал»…

Дядя Ваня (точнее сказать Джованни) встретил меня как всегда приветливо. Мы сели на крыльце. Он принялся показывать мне различные образцы кожи и объяснять какие, где лучше использовать. «Когда пальчики окрепнут, научу тебя своему ремеслу. В жизни пригодится», – серьезно, но ласково «сказал» он. Я утвердительно кивнула, забрала ботинки и попрощалась. По дороге несколько раз оглядывалась и махала рукой до тех пор, пока одинокая худая фигура совсем не скрылась из виду.

КУКЛЫ

Дядя Слава такой большой! Я задираю голову, чтобы увидеть его лицо. Один раз он посадил меня на широкую ладонь и поднял. Наши глаза оказались на одном уровне. Я провела ладошкой по его красиво изогнутым черным бровям, по кудрявым смоляным в серой пыли и вате волосам. Он улыбнулся, приподнял меня над головой, а потом стремительно опустил на землю. Я почувствовала себя совсем маленькой.

Каждый раз, увидев меня, дядя Слава с улыбкой достает из кармана красивый лоскуток и показывает:

– Кукле на платье.

Но куклы у меня нет. Оля купила целлулоидную (пластмассовую) уточку, поставила на книжную полку и не дает играть. А зачем тогда покупала? А может, и правда, научиться вязать? Попросила у Оли спицы. Она показала, как делать петли и предложила вязать носки. Я быстро освоила лицевые и изнаночные петли, но когда дело дошло до вязания сразу на четырех спицах, у меня перестало получаться. Петли соскакивали то с одной, то с другой спицы. Не выходило держать четыре спицы и одновременно пятой делать новые петли. Оля сердилась на мою неловкость. А я злилась на себя и на нее.

– Не могу я за один день научиться вязать. Буквы в школе каждый день пишем, а они все кривые и кривые, – бурчала я, пригнув голову.

– Руки у тебя кривые, – сказала Оля и ушла во двор.

Я еще немного «поковырялась», потом, окончательно запутавшись в «утерянных» петлях, бросила спицы на стол. Но яркие лоскутки все время напоминали о словах дяди Славы, и я решила попробовать сшить куклу. Самым трудным, оказалось, вставлять нитку в иголку. Нитки я взяла тонкие, а иголку с самым большим ушком. Долго целилась, но кончик нитки все время изгибался и не хотел пролезать в отверстие. Руки устали, и я все чаще и чаще промахивалась. Тогда я воткнула иголку в разделочную кухонную доску. Теперь иголка не дрожала, и я достаточно быстро вдела нитку в ушко. Шить оказалось просто. Свернула лоскуток трубочкой и прошила вдоль края крупными стежками. Рука готова. С головой еще проще. В белую тряпочку положила кусочек ваты, а края материи сшила в месте, там, где должна быть шея. В общем, пока Оля прослушала в доме напротив скандальную историю о разводе какой-то семьи, я сшила себе мягкую куклу, нарисовала ей лицо и обрядила по всем правилам в брюки, рубашку и шапочку. На следующий день я принялась шить новую куклу. Подружку. Но Оля возмутилась: