Лариса Шевченко - Надежда

ПЕТЯ

Сегодня впервые добралась до хвойного леса. Сразу у дороги – треугольник соснового молодняка. Пушистые деревца посажены густо, а между рядами – глубокие канавы, сплошь заросшие высокими травами. Я тону в них и начинаю задыхаться от желтого марева цветочной пыльцы. Вылезаю на высокий отвал земли подышать свежим воздухом. Не спасает. По шее и позвоночнику бегут ручейки. С трудом пересекаю соснячок и ныряю в спасательную тень гигантских сосен. Отдышалась. Осмотрелась. Мое внимание привлекло розовое покрывало, устилавшее промежуток между молодым и старым лесом. Туда и направилась. Высокие, по грудь, дегтярники с черными липкими стеблями и розовыми цветами преградили путь. Раздвигаю цветы руками и выбираюсь на простор. Здесь море душицы сиреневыми волнами огибает редкие кусты бересклета, орешника, тощие осинки. Золотистые пятна зверобоя, подобно раскаленным солнечным шарам, возвышаются над темно-зеленой резучкой. На склоне оврага, примыкающего к поляне, нашли себе место бессмертники. Их светло-желтые головки, пахнущие медом, плотно прилегают друг к дружке, и стеблей почти не видно. А рядом высятся ярко-синие цветы-свечки и колокольчики. По краю поляны – малиново-розовая кайма моей любимой гвоздики.

Здесь нет тени, и опять приходит желание спрятаться в старом сосняке. Приятно в нем дышится! Растянувшись на перине из иголок, гляжу, как редкие облака пытаются протиснуться между ветвями пушистых верхушек. Снизу стволы кажутся нескончаемо длинными, и там, вверху, венчаются сказочными шатрами. Во мне – умиротворение, спокойствие, и ничего-ничего больше не хочется! Это и есть настоящее счастье! Беды кажутся маленькими по сравнению с огромностью счастья видеть, чувствовать, не воспринимать себя букашкой, а напротив – ощущать человеком, в большей степени человеком, чем там, в людском муравейнике.

У меня приятное легкое головокружение от качающихся шапок могучих сосен, от смолистого аромата, от запаха разогретых грибов. Прислушиваюсь к шорохам. Снуют вездесущие ящерицы, не смолкает стрекот кузнечиков. Приземлился на травинку «десантник». По шелесту крылышек узнаю – стрекоза. Затарахтел в ветвях беспокойный клест. И все-то его тревожит! Неподалеку на красноватом стволе появилась темно-рыжая белка с пушистым, большим, чем она сама, хвостом. Я затаила дыхание, боясь спугнуть ее. Послышались шаги. Мальчик лет тринадцати медленно подошел к дереву. На вытянутой руке он держит кусочек хлеба. Белочка соскочила ниже и замерла, разглядывая гостя. Черные бусинки её глаз выражали любопытство. Мальчик приложил ладонь к стволу. Белка мгновенно схватила хлеб и помчалась наверх. Села на ветке, передними лапками обхватила кусочек и принялась быстро есть. Справившись с угощением, опять спустилась вниз. Мальчик отодвинул руку от ствола. Секунда, другая, – и… белочка на ладони. Схватила кусочек – и снова устремилась к вершине. Мальчик достал конфету. Откусил, остаток завернул в обертку и положил на ладонь. На этот раз белка не убежала с подарком. Черные, острые кончики ушек дрожали от нетерпения, но лапки двигались уверенно. Развернула конфету и быстро заработала зубками. Потом подобрала крошки, обнюхала пальцы «кормильца» и вспрыгнула на дерево.

Я изумленно смотрела на доброго волшебника. Он улыбнулся:

– Санаторий тут рядом. Белки ручные, привыкли, что их кормят и не обижают. Говорят, что они больным души лечат.

Мы вместе пошли в глубь старого леса. Из грибов попадались поганки, да вездесущие разноцветные сыроежки высовывались из-под хвойника.

– Гляди-ка, – сказала я, – кузов грузовика. Старый, весь проржавел.

Но не успела преклонить колени, как кто-то прыгнул на меня из укрытия. От неожиданности упала на спину. Вскочила. В чащу стремительно убегал крупный серо-бурый заяц.

– Спугнула беднягу. Задал стрекача! – смеясь сказал мальчик.

– Ещё неизвестно, кто больше испугался, – фыркнула я, ощупывая царапину на лбу. – Выскочил, как бесенок… Ты тоже из санатория?

– Нет, я живу у самого леса. А ты?

– Я… детдомовская.

И вздохнула, не совсем уверенная, что об этом стоило говорить.

– Знаю детдомовских. Дружные. Меня Петей зовут, у меня есть сестренка Зоя. Хочешь, познакомлю?

– Хочу.

Я очень обрадовалась, что новый знакомый сразу пригласил меня домой.

Зоя, голубоглазая, черноволосая, по-деловому серьезно познакомила меня со своим огородом, садом, коровой Женькой, поросенком Васькой, кроликами и всякой домашней птицей. Потом себе, мне и брату намазала черничным вареньем по огромному куску хлеба. Мы ели с удовольствием и показывали друг другу темно-лиловые языки.

Провожая меня до асфальтовой дороги, Зоя твердила:

– Не забудь, мы – Шубины, нас тут все знают и помогут найти, если заблудишься.

Громко распевая песни, я направилась в детдом.

БАБУШКА ДУНЯ

С первого дня знакомства я подружилась с Петиной бабушкой Дуней. Она меня внучкой называла, из-за этого я поначалу даже слез не могла сдержать. Случалось, что она кусок побольше подкладывала мне на тарелку и ночью на сеновале вторым одеялом укутывала. А как-то, улыбаясь, назвала меня солнышком. Наверное, потому, что я беленькая, а Петя с Зоей – черноволосые. Мне на душе сделалось так хорошо, что я заулыбалась и, может, впервые в жизни почувствовала, как вместе с улыбкой внутри у меня появилась радость.

– Бабушка Дуня, расскажите, пожалуйста, про свое детство и молодость, – как-то вечером попросила я. – Вы еще не старая, а успели при царе пожить.

Бабушка в это время собиралась прясть овечью шерсть.

– Ладно, слушай, – согласилась она. – Родители мои друг в друге души не чаяли. И меня страсть как любили. И баловали. Одна я у них была. Подружки в пять утра гонят скотину в луга, а я высыпаюсь часов до семи. Как будто чувствовали, что за эти годы нанежусь на всю оставшуюся жизнь. А в двенадцать лет осталась одна-одинешенька. Холера не обошла родителей. Все хозяйство легло на мои плечи. Дядя, конечно, помогал огород вспахать, забор починить. А остальное – все сама. В церковно-приходской школе отучилась только два класса. А помещик в наших краях был злющий-презлющий. Если по его тропинке кто пройдет, так обязательно поймает и сечет до полусмерти. А уж чья скотина попадется на его поле, так ни скотину, ни хозяина не пожалеет. Пока его свеклу да картошку не уберем, – на свои огороды не заглядываем. Убьет. Бывало, колокола к заутрене зовут, а мы ещё в речке моемся. При луне да звездах работали. Так жила до двадцати двух лет. Тут приглядел меня вдовец-фельдшер тридцати лет. Красивый собой, высокий, грамотный. И я по молодости хороша была, под стать ему. Он нравился мне, еще когда жена его была жива. Но виду не показывала. Насчет этого в деревне у нас строго. Блюла себя, чтобы уважали. Мужики даже побаивались меня. Ни рук, ни языка при себе не дозволяла распустить. И сама лишнего слова не уроню. Не терплю пустозвонства, а пуще всего – пьянства. Сватались ко мне, но дядя чего-то выжидал, да и я не рвалась за нелюбимого идти.