Лариса Шевченко - Надежда

– Мясо возьму. А ты сам-то колбасу ел?

– Дядя Коля на праздники привозит. В магазине что угодно есть. Даже икра и крабы.

– А что это – «крабы»?

– Похожи на наших раков. Я не ел, от мамы слышал, что до войны папа приносил на Новый год, чтобы счастье весь год было, – вздохнул Петя.

– А ты когда-нибудь ел столько котлет, чтобы наесться и больше не хотелось?

– Нет. Мама поровну делит – по одной.

– И у нас в детдоме дают по одной. Когда вырасту и заработаю много денег, то куплю много мяса, сама от пуза наемся и накормлю всех своих друзей. А после могу и без него потерпеть.

Бабушка поставила яичницу-глазунью с нежным пахучим салом и пояснила для меня:

– Такое сало только у свиньи бывает. Колготы с ней много, зато вкусно. У хряка сало жесткое, вонючее. Мы их не держим.

– Хватит лясы точить. Роса сошла. Пора на сенокос, – заворчал дедушка.

– Деда, погоди минутку. Я – к соседям, молока и хлеба отнесу, – сказал Петя.

– Беги, да поживее… – разрешил дедушка.

Мы зашли в полутемную комнату. На железной кровати с закрытыми глазами лежал крупный, полный старик. По нему ползал мальчик лет трех и канючил:

– Папа-деда, вставай, есть хочу.

Петя поставил на стол кувшин с молоком, взял мелочь с тумбочки и, показав мне жестом «подожди», скрылся в дверях.

Дед, кряхтя, приподнялся на постели и, увидев меня, скрипучим голосом спросил:

– Ты чья?

– Я с Петей, – пробормотала я.

– А… – одобрительно протянул старик. – Налей Ванюшке молока.

Я осторожно наполнила кружку и поднесла малышу. Он все выпил и полез ко мне на руки. Я обрадовалась такому доверию и с разрешения деда понесла мальчугана во двор.

Тут прибежал Петя, и я спросила:

– А почему Ваня так смешно называет деда?

– Он ему вместо отца. А Светка, наша соседка, называет своего «мама-деда», потому что родители её целый день работают, да ещё вечером подрабатывают. Дед с ней и днем и ночью, – торопливо ответил Петя.

Дедушка и дядя Коля шли впереди с косами, а мы с граблями и вилами – сзади.

Тропинка вела огородами. У городских на участке – все больше картошка, огурцы, помидоры, капуста. А здесь – репа, редька, высоченная узорная конопля по краю огорода и проса чуть-чуть, и горох, и всякие травы: мята, кориандр.

– Дедушка! А конопля зачем? – спросила я.

– С конопляным маслом любая каша в рот сама прыгает. А из стеблей я веревки выделываю.

Идем мимо высоких рядов мака, стоящих навытяжку, как солдаты в строю. Он отцвел, и огромные головки с мой кулак притягивают меня. Хотела сорвать одну, Петя остановил:

– Не переводи добро. Семена ещё белые, противные.

Наконец подошли к делянке. Луг сплошь покрыт кочками, между ними хлюпала вода.

Дядя Коля возмутился:

– Вот как старость у нас уважают!

Дед отмахнулся:

– И на том спасибо. Все ноги посшибал, пока выпрашивал.

Потом добавил:

– Это старое русло реки, оно называется старицей. Отсюда и кочки, и влага. Чуть подале ежевика растет в изобилии. Обвивается вокруг всего, к чему только прикасается. Опутала весь берег. Не успеешь обернуться, как время собирать подоспеет.

Дедушка не разрешил мне работать босиком, хоть я и пыталась объяснить, что ступни у меня, как асфальт.

– Распорешь ногу, столбняк хватит, что тогда?

Я молча натянула резиновые сапоги бабушки Глаши. Дядя Коля с дедом «стригли» кочки, а мы граблями собирали траву в кучки, перетаскивали на сухое место и раскладывали тонким слоем для просушки. Дедуля на полусогнутых ногах шустро скакал с кочки на кочку. Дядя Коля чертыхался, то и дело соскальзывал в воду и поминал председателя колхоза всеми ему знакомыми эпитетами. Для меня вилы и грабли оказались тяжелыми. Я работала руками.

Солнце распалялось, но белый платок бабы Глаши спасал меня. Дядя Коля не выдержал и тоже покрыл голову носовым платком, завязав его по углам в узелки. Наконец и дедушка попросил сделать ему пилотку из газеты. Раскаленный знойный воздух дрожал горячим маревом. У меня перед глазами плыли желто-красные блики, и чуточку пошатывало. Ничего страшного. Это от малокровия.

Сели перекусить, что бог послал, под единственный куст полусгнившей ракиты. Зоя зачерпнула воды в кринице. Студеная, зубы сводит!

– Не пей много, утка. Перетерпи, а то целый день воду хлестать будешь, – посоветовал мне дедушка. – Время послеполуденное. Всем отдыхать! Сейчас без четверти два. Встаем в половине третьего.

Дядя Коля глянул на свои старинные часы. Без десяти два. Я вслух удивилась тому, как дед по солнцу точно определяет время.

– Привычка, – буркнул он.

– День год кормит, и, пока нет дождей, надо с сеном торопиться. Потеряешь час, потом наплачешься. Гнилым сеном скотину не накормишь, – бормотал полусонный дядя Коля.

Снова взялись за работу. К шести часам пекло стало ослабевать. Рубашки у мужчин со спины мокрые. А я сбросила платок и принялась лить воду себе на голову.

– Надень платок, – приказал дедушка.

– А как же на речке городские дети целый день бултыхаются? – заупрямилась я.

– Речка – одно, а водой из криницы даже летом мозги можно застудить и подхватить менингит.

Я послушалась и теперь лишь время от времени увлажняла лицо. Стук наждачного камня и визг косы при точке отмеряли метры покоса. Я понимала, что помощь моя невелика, но очень старалась. К вечеру порядком устала и стала чаще спотыкаться о кочки. Дед отправил меня ворошить подсыхающую траву. Часа через два он взглянул на небо, смочил рот водой, вытер усы и сказал:

– Отбой.

Назад шли медленно и молча. Деда, разбитого усталостью, шатало, заносило то вправо, то влево. Он стал ниже ростом, и коса теперь служила ему опорой.

Дома дядя Коля убрал инструмент в сарай, и все сели вечерять. Я быстро съела борщ, картошку и запила коричневым густым взваром (компотом из сухофруктов). Заглянула в чугунок и обнаружила огромные груши, каких сроду не видела в столовских обедах.

– Бабушка, можно мне груш? До чего ж люблю их! Каждый день бы ела, – попросила я как можно вежливее.

Бабушка положила груши в тарелку и предупредила:

– Вы там привыкли: щи – редкие, взвар – прозрачный, кисель – как вода, поэтому груш много не ешь. Мне не жалко, да как бы живот не схватило.

Груши были бесподобные: душистые, сладкие. Я вмиг все умяла и опять заглянула в чугунок. «Ого, сколько осталось! Если возьму ещё чуть-чуть, то старикам все равно хватит. Груши им привычны, а для меня они – праздник. Я – гость. Мне можно», – подумала я.

Бабушка Глаша расстелила постель и пригласила:

– Отдохни. Намаялась с непривычки.

– Бабушка, а как вы такие простыни стираете? Они же толстые, почти как байковое одеяло?

– Очень просто. Вода в бочке на солнце греется. Я высыпаю в нее из печки пару ведер березовой золы и замачиваю белье на несколько дней, а потом выполаскиваю.