Шурд Кёйпер - Отель «Большая Л»

Ну что, фурычит или нет? Пишет? Раз-раз… Раз- два… Минуточку… [Щелк.] Ага, порядок. Будто мой голос намотали на ленту серпантина.

Если верить Валпюту, этой штуке шестьдесят лет. Я еще уточнил, на чем она работает – на масле или на газе, но, оказывается, из нее торчит вполне обычный шнур с вилкой.

Теперь пора начать мой дневник. Мой катушечный дневник. Я сказал Валпюту, что дневники ведут (и стихи пишут) девчонки, не мальчишки. Валпют ответил: «Мальчишки – нет, а вот взрослые мужики – да. Занятно, правда?» Он утверждает, что дневник помогает привести мысли в порядок. Но я не уверен, остались ли у меня еще мысли. Или это и есть мысль?

Я так устал, что не могу заснуть. Оказывается, такое и вправду бывает. Я думал, это стариковская напасть. Йес! Вот это точно мысль! Сегодня мы стали чемпионами, у отца случился сердечный приступ, мы ездили в больницу и продержали отель на плаву до одиннадцати вечера, пока бар и ресторан не опустели, а потом еще и посуду перемыли. Я едва стою на ногах, но голова моя никак не угомонится. Ну то есть закрываешь глаза, мир окутывает тьма, а у тебя в голове по-прежнему горит свет. А Пел еще хотела завести будильник на шесть утра!

Меня окружают три сумасшедшие девчонки и трое полудохлых мужиков. Спокойной ночи, хороших снов! Сегодня я чуть нюни не распустил, так что от дневника хуже не будет. С кем поведешься, от того и наберешься. Похоже, я превращаюсь в девчонку. Полудохлую девчонку. Кос, кем ты хочешь стать, когда вырастешь? Полудохлой девчонкой. Ну ладно. Поехали…

Утро началось идеально. Будто лето пришло. В такой день радуешься, что живешь у моря: сплошная свежесть вокруг. На тростнике в дюнах и на стульях террасы еще не высохла роса, из-под земли выползает громадное солнце, ты стоишь у себя на балконе и машешь руками, а твоя тень на пляже машет в ответ. Воздух ласково пощипывает кожу. Небо чисто-голубое, пляж еще пуст. Только море лежит себе и дышит, и ты знаешь, что так будет всегда. Ну вроде того…

Я рано проснулся и тут же натянул футбольную форму. Мыться было необязательно – после матча все равно в душ. Папа поднялся еще раньше меня. Стоял на стремянке и, насвистывая, менял на фасаде название нашего отеля. Он собирался это сделать сразу после маминой смерти, но руки не доходили. Такой уж это был день: хотелось осуществить грандиозные планы. Стать чемпионом. Влюбиться. Написать свое имя баллончиком на Луне. Буквы старого названия – «Морской пейзаж» (это я о нашем отеле) – стояли на земле, а отец уже повесил четыре новых. Над входом значилось: Отель Боль. Что ж, тоже неплохо.

Помогать папе мне никогда не разрешалось: детству полагается быть беззаботным. И я пошел за угол тренировать удар по воротам. Шипы на подошвах звонко постукивали по брусчатке. Я забил три гола подряд четко в верхний угол. Если мы и продуем, то не по моей вине. А вот четвертый мяч перелетел через ворота, и я занервничал. Пора было ехать. Тот, кто выходит слишком рано, почти никогда не опаздывает. Но отец хотел во что бы то ни стало повесить название целиком. У него всегда дел по горло, вечно он носится туда-сюда, – у меня при одном взгляде на него пот на лбу выступает. Оставались четыре буквы. Столько времени у нас не было. Последней он водрузил на место букву «Л». Отель Большая Л. Тоже хорошо.

А потом день родился по-настоящему. Со всех сторон стали появляться люди. Словно кто-то взял и прикрыл ночь крышкой.

Первым, как обычно, пришел Феликс – красиво одетый, в дорогих ботинках, с окаменевшими от геля волосами. Из-за всего этого великолепия он выглядит намного старше своего возраста – на самом деле ему лет двадцать пять, не больше. Феликс благоухал, как весенний луг в цвету. Отец крикнул сверху, чтобы Феликс сегодня сам сварил кофе, все едут на игру. Потому что сегодня – важный для меня день. Мы с Феликсом стукнулись кулаками, и он зашел внутрь.

Тут у себя в комнате запела Брик. Слышно было хорошо, даже сквозь закрытое окно. Брик хлестала по струнам маминой гитары и выводила свою коронную песню. [Кос поет. Ха!]

Люблю я эту песню, сам не знаю почему. Ну идет она Брик, с ее готическим прикидом.

Я позвал Пел, но Брик так разошлась, что та меня не услышала. А время поджимало.

На дюну вскарабкалась старая «лада». [Вы знаете, что это за Лада такая? А вот я не знала. Пришлось залезть в интернет. Оказывается, это марка русского автомобиля.] Она остановилась у отеля. [Это он про «ладу».] Из салона выскочила сердитая женщина и широкими шагами направилась ко входу. И тут неожиданно из машины вылез Валпют в своем длинном кожаном плаще. Его седой хвост растрепался на ветру.

Точно, это его дочь, я видел ее однажды.

Папа радостно приветствовал Валпюта со стремянки. Это он сделал зря: женщина его заметила.

– Нам надо поговорить. Прямо сейчас!

От такого голоса, как у нее, мрут небольшие млекопитающие.

Тут из отеля вышли две женщины и поинтересовались, даем ли мы напрокат велосипеды, на что я предложил достать их из гаража, но отец не согласился. Он слез со стремянки:

– Детям работать не полагается. Им полагается наслаждаться жизнью.

Я же говорю!

Дочь Валпюта схватила отца за руку, но он вырвался и направился к гаражу.

Я еще раз позвал Пел. Она опять меня не услышала, так что пришлось лезть наверх по стремянке.

Я постучал в окно, и оно тут же распахнулось – от испуга я чуть не сверзился. Пел опять вся была в маме. Пижаму ей заменяло мамино платье, а в ее комнате играла мамина песня. [Кос снова поет!]

Я сказал ей поторопиться и спросил, готовы ли к выходу Брик и Либби. До отъезда оставалось пять минут. Но сестры с нами ехать не собирались (как же я сразу не догадался!).

– Брик в печали, а Либби нужно делать уроки, – сообщила Пел.

Она подошла к фотографии мамы на прикроватном столике. Я впервые заметил, что на фото мама в том же платье, в котором Пел повадилась спать.

– Кос сегодня станет чемпионом, – рассказала фотографии Пел.

Выслушав ответ, она кивнула и вернулась к окну.

– Мама думает, что ты сегодня забьешь десять голов.

– Три, – возразил я.