Л. Кормчий - Красавчик

Куртки, по-видимому, дали новое направление мыслям Митьки. Швырнув окурок «цигарки» в кусты, он повернулся к приятелю.

– Нам надо бы одежу сменить, Красавчик. В этой штуке, – он ткнул кулаком в куртку, – нас и распознать могут. Тут не смотри, что чухны живут, а полиция-то русская. Фараоны [12] Фарао́н – городовой, жандарм ( жарг .). разнюхают мигом. Одежу непременно сменить надо, а то засыпемся.

Красавчик был настолько далек от каких бы то ни было мыслей, связанных с тюрьмой, что забыл даже о тюремной одежде, которую носил. Опасения Шманалы показались ему справедливыми.

– Правда, – согласился он, – а где другую одежу взять?

– Где? – Митька отвел взгляд в сторону.

В прошлое лето он попросту украл себе коломянковую [13] Коломя́нковый – сделанный из коломянки, плотной льняной ткани. куртку со двора какой-то дачи. По его мнению, это был самый простой и самый верный способ переодеться. Но он почему-то воздержался предложить этот способ Красавчику. Он знал, что Красавчик не согласится, и мысленно обозвал его «дураком» и «трусом». Как нарочно, Красавчик спросил в эту минуту:

– А в прошлое лето ты как же?

Лукавая улыбка скользнула по губам Митьки.

– В прошлое? Да просто стырил… Сушат дачники на заборах разные рубахи, ну я и взял себе одну.

Из скромности Митька умолчал о том, что «стырил» он не одну, а несколько рубах. Не рассказал также и о том, что лишние рубахи были проданы владельцу постоялого двора возле станции.

Красавчик ничего не ответил. Только в глазах его скользнуло опасение. Митька заметил это, и раздражение шевельнулось в его душе.

– Тебе-то, понятно, слабо станет пойти на это… «Плакальщик» ведь ты… Может, выскулишь у дачников нам по рубахе?

Насмешка больно резанула Красавчика. Он поглядел с укоризной на Митьку:

– Зачем говоришь так? Я ведь… – дрогнули губы, и Красавчик не договорил.

Митьке стало жалко товарища.

– Пошутил я, Миша, – хмуро вымолвил он, – не сердись… А насчет стрельбы это я верно сказал, – продолжал он. – Коли не стырить, так выскулить по рубахе придется. Надо будет к дачникам пойти. Пострелять… Я уж надумал, как…

Слова Митьки неприятно подействовали на Красавчика. Точно взял кто-то вдруг его радостную, ликующую душу и погрузил во что-то мрачное и холодное. Он точно сразу перенесся к Крысе, в прежнюю постылую обстановку. Красавчик даже кинул вокруг недоумевающий взор: не пропали ли яркая зелень, теплая ласка майского дня и веселый, беспокойный птичий гомон? Стремясь на свободу, он мечтал о другой, неведомой, но счастливой жизни, в которой даже тенью не проскользнет печальное прошлое. Он думал зажить с Митькой совершенно по-новому и, вырвавшись из тюрьмы, ни разу не вспомнил о своем прежнем ремесле. Слова друга камнем легли на душу. Красавчик вздохнул и пригорюнился, как человек, которого безжалостно вырвали из области фантазии и кинули в скучную, серую действительность.

От Митьки не укрылась подавленность приятеля. У отчаянного вора – Митьки-Шманалы – была чуткая душа. Он понял друга, хотя и странной показалась ему причина его печали.

– Эх, Красавчик, – почти с досадой вымолвил он, – да ведь один раз пойдем только! Потом уж не будем стрелять. Так разве, если на табак да на хлеб понадобится… А когда ягоды да грибы пойдут, то ни стрелять, ни шманать не нужно будет – собирать будем и продавать. Чего ты? Да и теперь-то, когда будем ходить, – я буду говорить, а ты только ходи со мной… Тебе-то и дела будет, что ходить со мной да молчать. Понятно, если спросят о чем, то ответишь – я научу тебя, как. Понял?

– Понял. Да это все равно, ходить или говорить… Думал я, Митя, что не нужно этого будет… Вот я почему… А уж раз нужно, то пойдем…

– Ну вот и молодец! – оживился Митька. – Ты хороший парень! Не пойти ли нам сегодня за рубахами-то?

Красавчику было безразлично, когда идти. Мечты его все равно потерпели крушение. Его утешало только, что в недалеком будущем все-таки не нужно будет собирать милостыню.

– Мне уже все равно, – вздохнув, проговорил он. – Ну и ладно. А не искупаться ли нам? – предложил Митька, чтобы развлечь приятеля. – Айда, брат, к ручью.

– Пойдем, – оживился Красавчик.

Вода в ручье оказалась холодная – долго купаться не было возможности. Друзья скоро снова забрались нагишом на площадку. Обоих била дрожь от студеной воды, и приятно было подставить горячему солнцу иззябшее тело.

– Брр… – вымолвил Митька. – И холодная же вода! Не иначе как ключевая.

Он шлепнул по плечу Красавчика:

– Сойдемся, что ли?

Красавчик, смеясь, согласился. Оба сцепились в клубок и с хохотом покатились по поляне. На белом теле Красавчика смугло выделялись упругие руки Митьки, шутя перебрасывавшего и катавшего по траве приятеля. Громкий смех наполнил полянку, спугнув птиц с кустов.

– Что это у тебя? – прекратил Митька борьбу и, отдышиваясь, уставился пальцем в левое плечо Красавчика. – Что это?

– Где? – еле вымолвил тот сквозь одышку.

– Да на плече.

– Ах, тут! Родимое пятно…

– Впервые вижу такое родимое пятно. Посмотри-ка, ну ровно бабочка коричневая… Вот крылышки, хвостик, головка… Усы даже… Ей-ей, как вырисовано… Совсем бабочка…

– А раньше ты не видал его у меня? – усмехнулся Красавчик. – Ведь сколько времени вместе жили.

– Не пришлось. Эх, да! – вспомнив, воскликнул Митька. – Колька-Палач говорил мне про бабочку у тебя на плече. Ты с ним на Бабьей речке купался, так видел он, правда! И бывают же такие штуки…

Только неспроста это…

– Почему неспроста?

– Да так, – уклончиво заметил Митька. – Только уж запомни, что неспроста, – уверенно добавил он, надевая белье.

Одеваясь, Красавчик задумался. Почему-то вспомнились вдруг Крыса, Колька-Палач и другие ее питомцы. Почему-то уверенность Митьки, что «неспроста» у него родимое пятно приняло форму бабочки, воскресила в памяти горбунью и старых сотоварищей. До этого он не говорил с Митькой о Крысе, теперь почему-то захотелось потолковать о ней. Когда оделись и улеглись на солнцепеке, он спросил:

– Ты знал Крысу до того, как стал жить у нее?

Тема разговора даже Митьке показалась странной. Он с недоумением взглянул на Красавчика.

– Знал. Чего это ты о ней вспомнил?

Красавчик пожал плечами.

– Не знаю. Может, не к добру это…

– Понятно, не к добру. Разве чертовки вспоминаются к добру? – наставительно заметил Митька.

Красавчик мысленно согласился с ним. Однако старуха продолжала занимать мысли, и он не мог удержаться от дальнейших расспросов.

– Когда же ты узнал ее?

Митька фыркнул.

– Я-то, братец, знаю ее года четыре, а слыхал про нее много от людей, знавших ее и по двадцать лет. А ты мало, что ли, знаешь ее? Племянник ведь… И мало ли она колотила тебя? Забыл, что ли?