Сильвия Раннамаа - Приемная мать

Отец посмотрел табель и спросил: — Значит, в школе у тебя все хорошо. И тебе там все-таки нравится?

Ой, папочка, милый-хороший, разве я смогла бы тебе сказать, что не нравится? Будь спокоен. Конечно, нра­вится. Там совсем не так ужасно, как я боялась сначала . А сейчас , издали, мне уже кажется, чтотам и совсем хорошо. Но лучше всего дома и в праздник. Не­сколько дней не надо рано вставать, можно проваляться в постели хоть до обеда,

А сестренка, моя крошечная, курносая сестренка, су­мела же выбрать, когда родиться. Всю жизнь день рож­дения — в канун праздника. Всю жизнь в день ее рож­дения вся страна будет радостно готовиться к празд­нику. И родиться настоящим октябренком! Это кое-что значит. Это не каждому удается. Конечно, она будет очень счастливой девочкой.

Ой, как мне хотелось ее увидеть! Но они приедут из больницы, когда мои каникулы уже кончатся. Ничего. Сейчас и так ужасно славно, а на следующих канику­лах я ее все равно увижу. Пока лучше буду печь яб­лочные пирожные.

Утром ходила смотреть демонстрацию. Помахали с папой друг другу. Все в его ряду тоже махали мне и улыбались, как доброй знакомой. Отец показался мне самым видным человеком в колонне. Он шагает легко и прямо, как юноша. Многие из моих одноклассников могли бы взять с него пример. Там, на заводе, где папа работает, даже самый старый рабочий ходит легче, чем, например, наш Ааду.

А Урмас стал еще выше ростом и причесан теперь по-другому, И пальто у него новое. Он его купил на деньги, заработанные летом. Он выглядит просто кра­сивым. Раньше я этого и не знала. Мы с ним должны были пойти в кино, но не достали билетов, а домой идти не хотелось и мы все гуляли и гуляли. Дошли до моря. Посмотрели салют. Потом стало холодно и захотелось есть. Но это был такой замечательный вечер, что -я его никогда не забуду. А теперь мне надо побыстрее ло­житься спать, иначе упаду от усталости. Но если бы Урмас сейчас пришел и позвал меня, и если бы не было так поздно, я бы пошла с ним опять хоть бы пешком до Сааремаа, чтобы вдвоем с ним постоять на берегу моря и вновь ощутить, как прекрасен весь этот огром­ный мир! А Урмас самый лучший парень в этом пре­красном мире.

Вот и все. Завтра я снова буду в школе-интернате. Далеко от дома и от здешних друзей.

Анне и Урмас приходили ко мне в гости. Папа был в кино. Мы втроем обсудили все на свете. Теперь я уже не боюсь споров Анне и Урмаса. Сама вмешиваюсь и уже не всегда соглашаюсь с Анне. Бывает даже, что у каждого из нас свое мнение. Но это как раз и здорово, когда каждый высказывает свои мысли. В новой школе я на такое никогда не решилась бы. Там у ребят словно одно мнение, и заключается оно в том, что они и только они умнее всех на свете.

И несмотря на то, что я прекрасно понимаю, на­сколько они преисполнены самомнения, случилось так, что я сама сегодня оказалась в роли их защитника. Началось с того, что Урмас спросил, сколько у нас в классе комсомольцев. Я ответила, что только один не комсомолец (моя соседка Марелле) и только потому, что верующие родители не разрешают. Урмас на это свистнул. Я добавила, что зато девятый класс у нас стопроцентный. Анне заметила:

— Что за чушь! Разве это дело, если в комсомоле будут все посредственные и даже отстающие! Где же тогда ведущая, передовая роль комсомольцев, как го­ворится в уставе? Там ясно сказано, что в комсомол надо принимать только молодежь, преданную советской родине.

В глазах Анне, когда она говорила эти слова, появи­лось то суровое выражение, которое появляется, когда она отстаивает то, в чем уверена.

— Но наш девятый стопроцентно комсомольский класс и в нем уже третий год нет отстающих, — защи­щала я свою новую школу. — Два года подряд в их классе переходящий вымпел.

Мне не дали договорить.

— Зачемты говоришь о девятом? Говори о своем классе. У вас тоже вымпел? У вас, может, тоже все комсомольцы? — решительно вмешалась Анне.

— Ну, все равно, — смутилась я, — а скажи, в чем же преданность родине? Как ты ее определишь?

— В том-то и дело, — заявила Анне. — Разве, к при­меру, какой-нибудь шалопай и вообще опустившийся тип, уже исключенный из одной школы, может быть преданным? Разве такому можно доверять?

Понятно, куда Анне целит. Я не успела еще ничего придумать в ответ, как вмешался Урмас:

— Я считаю так: если кто-то подает заявление о приеме в комсомол, то этим он уже достаточно подтвер­ждает свою подготовленность. Во всяком случае, ему надо дать такую возможность. Для того комсомол и есть, чтобы воспитывать, влиять, а как ты считаешь? По-твоему, получается, что существует какая-то врож­денная, «наследственная избранность».

— Может, и есть, — Анне упрямо подняла голову и ее тон стал вызывающим. — Я скажу одно: если в ком­сомоле могут быть такие типы, как этот Адамсон, тогда я там быть не хочу.

Крепко сказано. Но в этом было что-то, требующее возражений. Так и получилось, что я начала защищать Энту(!). Я старательно замалчивала его старые недо­статки и приводила его новые достоинства. А о тех его качествах, которые больше всего отзывались на мне, я просто не упоминала. В пылу спора всякое может слу­читься. Но я ни в чем не лгала.

Тут пришел папа. Я накрыла на стол. Мы пили чай и ели яблочные пирожные. Было уютно и весело. Я рас­сказывала о своей новой школе и товарищах. Не знаю почему, но на словах все выглядело гораздо лучше и веселее. Может быть, дело в празднике.

Когда Анне и Урмас ушли, настал последний вечер вдвоем с папой. В этот вечер папа говорил со мной так серьезно, как, наверно, не говорил даже с мачехой. Он так интересно рассказывал мне о своей работе и заводе. Конечно, я понимала далеко не все, но одно мне было ясно — отец очень любит свою работу. Если признаться совсем честно — я до сих пор немножко боялась за отца. Ведь он несколько лет добровольно прожил за гра­ницей. Я думала, вдруг он... ну, вдруг он не преданный . Но теперь я поняла, что мои опасения были на­прасны.

Потом разговор опять вернулся к семейным делам. Он рассказал, как он надеялся, что с таким живым и радостным человеком, как моя мачеха, нам будет хо­рошо и мы все трое прекрасно уживемся.

Разве же я этого не понимала! Ты, папочка, конечно, думал, что если два человека любят тебя и ты любишь их, то они обязательно должны полюбить друг друга. Но хотя ты и здорово разбираешься в алгебре, это не всегда помогает. Логика уравнения совсем не обяза­тельно применима к человеку.

И тут я спросила о том, что уже давно было у меня на сердце:

— Папа, ты можешь ответить мне на один вопрос? Совсем честно. Ты... скажи, ты любишь свою вторую жену больше, чем любил мою маму? Ты с ней гораздо счастливее?