Сильвия Раннамаа - Приемная мать

Тем временем Лики выстирала чулки и, вешая их у печки, заявила:

— А у нас в школе есть еще один кандидат на афишу.

— Ты сама, конечно, — сказала Марелле. — Твое имя всегда в газете.

Дело в том, что у нас в школе Лики самая яркая спортивная звезда среди девочек, и на прошлогодней республиканской спартакиаде школьников она завое­вала по легкой атлетике второе место. Почти половина спортивных дипломов, вывешенных внизу, в школь­ном коридоре, получила Лигиа Салус, т. е. Лики.

— Ах, глупости, — засмеялась Лики, — я говорю о настоящих величинах. Ну, о Свене.

— О Свене? — в свою очередь удивилась я. — Ты имеешь ввиду нашего Свена? Свена Пурре?

Какие же у него таланты? Я до сих пор считала, что внешность человека — это еще не талант, а больше за ним ничего выдающегося мне заметить не удалось. На уроках литературы он выглядит довольно бледно, да и по другим предметам не выше среднего. В своем неве­дении я выглядела довольно глупо. Неужели я ничего не слышала? Я осмелилась напомнить, что учусь в этой школе всего около двух месяцев. Так неужели я раньше нигде не встречала имя Свена? Ведь он так много вы­ступал по радио, и в «Ноорте хяэль» было о нем напи­сано. Я приняла всезнающий вид, как Веста относи­тельно Гейне, и понемногу выяснилось, что Свен уже почти зрелый пианист.

— Но почему же он учится в этой школе? Тогда бы ему следовало быть в музыкальном училище, — недо­умевала я.

— Ой, ты, значит, не слышала, что с ним произо­шло? — на меня смотрели почти с сожалением. Ока­зывается, Свен и учился в музыкальном училище. Но у него получилась там с одной девочкой ужасная драма, такая, что он должен был даже жениться(!!!). Но роди­тели Свена в последний момент вмешались в эту исто­рию, тогда-то он и попал в нашу школу. Здесь в районе у него влиятельный родственник, который беспрестанно его контролирует, так сказать, присматривает за ним. Тинка (а она двоюродная сестра Свена) знала, по-ви­димому, гораздо больше, чем изволила сообщить. Од­нако, чтобы удовлетворить наше любопытство, она за­явила, что та девочка была здорово интересная, а дру­гая девочка набивалась к ней, Тинке, в подруги и пишет ей письма и, конечно, исключительно из-за Свена.

Анне вздохнула и закатила глаза:

— Сколько разбитых сердец в одной школе! Такого мальчика следовало бы запретить законом!

— Что ты вздыхаешь? — засмеялась Тинка. — Ведь у тебя сердце огнеупорное и ударостойкое. И от баков тебя тошнит — Тинка подразумевала две «элегантные» полоски на щеках, украшавшие лицо Свена (и многих других мальчиков), как признак их исключительности.

И Анне опять не нашлась, что ответить. Второй раз за один вечер. А это ведь совсем на нее не похоже. Тем больше болтали о Свене другие девочки. Даже у Роози вырвался протяжный вздох, когда обсуждалась игра Свена. Ну да, ведь совершенно бесспорно, что у Свена Пурре глаза, как у кубинца, костюм словно с демонст­рации мод и вообще для обыкновенного школьника вы­дающаяся внешность. К тому же, как выяснилось еще, и исключительная для десятиклассника анкета.

У нас тут вообще очень много людей с интересными анкетами. Особенно, если подумать, что многие приехали сюда издалека и многие из лучших условий, чем здеш­ние. Большинство, конечно, просто ребята из соседних и этого района, те, у кого дома по той или иной причине какие-либо затруднения. Но возьмем хотя бы Тинку. Я спросила, что ее привело из столицы в эту школу. И ее откровенный ответ просто ошеломил меня.

— Знаешь, — сверкнула Тинка зубами, — я для них дома была просто невыносимой девчонкой. Они больше не могли со мной справиться. У папаши для меня нет времени, бабушка сама хворая, а тетя Эме... Ты пред­ставить себе не можешь, что такое эта тетя Эме. Она и теперь квохчет, как курица, когда я появляюсь дома. Ей бы только держать меня в купальной простыне и греть у радиатора. Просто невозможно было в этих ус­ловиях оставаться нормальной, поверь мне.

— Но если бы ты знала, как я сначала ревела и скри­пела зубами, когда папаша меня сюда привез! Целые полгода не писала домой ни строчки. И папашины пе­реводы отправляла назад. Они узнавали обо мне только от Свена. Тогда тетя Эме лично явилась на место и шефство надо мной передала Анне. С тех пор Анне за меня пишет домой. О, какая это задушевная коррес­понденция!

Когда тетя Эме была здесь, я не обмолвилась с ней ни одним словом. Теперь это смешно. Теперь я не ска­зала бы ни слова, если бы они решили забрать меня отсюда. Я бы просто не поехала. Ни в коем случае.

Интересно, на оттаивание уходит полгода. Если уж у Тинки это продолжалось так долго, то боюсь, что у меня вообще ничего не получится. Хотя я никогда не сердилась на то, что приходится быть в этой школе. Но я бы не рассердилась, если бы можно было уйти из нее.

По-видимому, в тот вечер в «мельнице раздора» за­стряло одно зернышко недовольства и его пришлось-таки перемолоть. А именно, сегодня я была дежурной. Веста на этот раз провела проверку очень поверхностно и после завтрака вообще не заходила в группу. Я ста­ралась, как умела.

Наконец, когда я собралась сменить домашнее пла­тье на школьное, выяснилось, что кто-то так основа­тельно перевернул все в платяном шкафу, что я с тру­дом разыскала свою форму. На дне шкафа нашла.

Ох, беда! Ничего не поделаешь! Пришлось поставить утюг. В последнюю минуту и в страшной спешке. Все уже ушли, а я еще возилась с утюгом. Только малень­кая Сассь копошилась в спальне.

Кстати, у нас все малыши распределены между стар­шими, которым поручено о них заботиться. Моя под­шефная как раз и есть эта Сассь. На самом деле ее зо­вут Тийна, а Сассь — это фамилия, но Тийной ее ни­кто не называет даже, наверное, и дома. И голова у нее почему-то недавно острижена под ноль и сейчас она ходит, как карманная щетка. Всегда она какая-то надутая и нахохленная и всегда у нее какие-то свои права, которых она самозабвенно добивается и которые по­чему-то никогда не совпадают с правами других.

Я, по правде говоря, просто замучилась. Никак не могу с ней справиться. Вечно она придумывает что-то недозволенное и при этом всегда уверена, что абсо­лютно права.

Утро у нас обычно начинается со споров. Чаще всего потому, что она сама хочет стелить свою постель. Я бы и разрешила это, но мы уже научены горьким опытом. Постланная ею постель выглядит, как опрокинувшийся на бок верблюд в пустыне, причем обязательно дву­горбый. Потом она ни за что не позволяет проверять ее шкафчик. А я не могу с этим согласиться, потому что отвечаю за чистоту и порядок в ее шкафчике. И чего только там нет. Как-то я нашла там завернутую в папиросную бумагу дохлую мышь!

Однажды страшно испугалась, нащупав что-то жид­кое и мягкое. Вскрикнула и быстро отдернула руку. Вспомнив о дохлом мышонке, я представила себе что-то еще более противное. Набросилась на Сассь с требова­нием немедленно вытащить на свет эту гадость. Сассь обиженно оттопырила нижнюю губу: