Яков Тайц - Под горой Гедимина

А внизу, за открытым окном, было слышно, как у ворот орудовал топором Олежка. Он там рубил, тесал, колотил — он строил мост.

В девять часов утра самолёт «С-15022» пошёл на посадку. Моторы замолчали. Пропеллеры вращались всё тише и тише, а потом и вовсе замерли.

А Мише казалось, будто он ещё летит. Кругом всё чуть покачивалось, двигалось. Перед глазами словно ещё плыла огромная зелёная земля с городами, полями, лесами и реками…

— Вот и прилетели, — сказал папа. — Пошли, Мишук!

Миша двинулся за папой к выходу. Здесь трап был не такой, как в Москве, не тележка, а просто доска с перекладинками. Миша сбежал по трапу и ступил на литовскую землю.

Из штурманской кабины вышел дядя Серёжа. Вразвалку, разминая затёкшие ноги, он подошёл к Мише, снял кожаную перчатку, вытер потное румяное лицо:

— Как дела, Михаил Петрович?

— Ничего, хорошо! — ответил Миша. Ему очень нравился дядя Серёжа.

— Не укачало?

— Ни капельки. Я бы целый день мог лететь!

— Молодец! Выходит, тебе в лётчики надо.

Миша был польщён.

— Дядя Серёжа, — спросил он, — здесь недавно были фашисты, да?

— Были, — ответил дядя Серёжа, — да сплыли.

Миша оглянулся. Ему захотелось увидеть следы фашистов. Но никаких следов как будто не было. Кругом зеленело поле, точь-в-точь такое же, как под Москвой, на станции «Отдых», где была детская железная дорога и где Миша один раз даже дежурил по станции.

— Миша, — позвал папа, — хочешь маме написать?

Папа приставил к груди полевую сумку и что-то писал на ней, будто на столике.

— Конечно, хочу!

— Тогда на вот, только побыстрей!

Миша взял папино толстое вечное перо и торопливо написал:

«Дорогая мама! Долетели хорошо. Дядя Серёжа угощал меня лётчицким шоколадом. Пока писать больше нечего, а то надо быстро. Твой М. Денисьев».

Папа передал письмо дяде Серёже:

— Вот, пожалуйста! Наталье Лаврентьевне.

— Будет сделано!

Недолго гостил дядя Серёжа на литовской земле. Самолёт стали заправлять горючим. Тем временем подкатил санитарный автомобиль. Из него на низеньких носилках стали выносить раненых и грузить в самолёт. Потом дядя Серёжа простился с Мишей и с папой, забрался к себе в кабину, моторы заревели, пропеллеры закружились, по полю пронёсся вихрь — и самолёт «С-15022» поднялся, лёг на курс и полетел навстречу солнцу, к Москве.

А Миша с папой сели в санитарную машину и поехали в город. Ехать было не интересно, потому что машина была крытая и Миша ничего не видел. Он уткнулся головой в папино плечо и задремал. Он устал после перелёта, да и ночью спал мало и плохо. Машину сильно подкидывало.

— Папа… пппочему так трясёт? Пап… а ребята тут есть?

— А где ж их нет? — отозвался папа. — Литовские есть, польские, всякие…

Но из-за тряски говорить было трудно, и папа замолчал. Машина быстро неслась по незнакомому городу. То и дело она сигналила, круто заворачивала, резко тормозила.

Наконец она остановилась. Стало слышно, как со скрипом открываются ворота. Миша вылез из машины и увидел обширный двор, вымощенный плитняком. В стороне белел маленький флигелёк, крытый тёмно-рыжей черепицей.

— Вот здесь моя «берлога», — сказал папа. — Заходи, Мишук, осваивай… Много мне с тобой бывать не придётся, так что ты уж привыкай.

Миша вошёл во флигелёк. Ему там очень понравилось. Там всё было белое — стены, кровать, стол, даже телефон.

Папа взял трубку, позвонил. Два санитара притащили большую, «взрослую» койку, матрац, бельё. Миша разделся, лёг на прохладную простыню, зажмурился:

— Здорово, папа! А ты?

— Я потом. Спи.

Папа вышел. Железный болт с визгом полез в отверстие в стене, и во флигельке стало темно. Миша понял: это папа закрыл ставни. Он свернулся в клубок и сразу заснул.

Сладко спалось ему на новом месте, так сладко, что он проспал весь день. Вечером он проснулся, увидел, что папы нет, и давай дальше спать. Утром папа с трудом его добудился:

— Мишук, как не стыдно! Сколько можно?

Миша виновато щурился, сонно улыбался. Он никак не мог понять: где же он?

В комнате полутемно. Сквозь косые дырочки в ставнях пробиваются узенькие полоски света, словно кто-то прислонил к окну тоненькие стеклянные трубочки, наполненные лучами солнца. Увидев эти косые — от сучков — дырочки, Миша вспомнил: ну да, он ведь в новом городе, в котором никогда ещё не был. Ведь это продолжается путешествие!

Он вскочил:

— Почему сразу не разбудил?

— Да я тебя час бужу! Вставай, соня, а то мне в госпиталь надо.

Папа открыл ставни. Стало светло. Миша оделся, умылся, сел за белый столик:

— Папа, а можно я потом пойду немножко погуляю?

— Если поблизости, около дома, тогда можно, а если далеко, тогда нельзя.

Миша ответил:

— Да нет, папа, я поблизости. А бинокль твой можно взять?

— Возьми. Только помни, Миша: поблизости! В переулки во всякие и не думай забираться.

— Да нет, папа, что я — маленький, что ли!

— А кто тебя знает!..

После завтрака папа снял с гвоздя белый халат и ушёл в госпиталь. А Миша проверил, лежат ли в карманах фонарик и книжечка, повесил на грудь тяжёлый бинокль в жёлтом кожаном футляре и вышел из белого флигелька.

Спешить было некуда. Миша остановился на крылечке, достал бинокль, наладил его по глазам и принялся обозревать окрестности.

Перед ним простирался большой больничный двор, обнесённый каменным забором. В заборе были железные ржавые ворота с калиткой. У ворот стояла каменная сторожка.

В глубине двора возвышалось длинное серое здание — главный корпус госпиталя. Все окна его были открыты. В них колыхались белые марлевые занавески. За корпусом был виден сад.

Какой странный сад! Все деревья чёрные, обгорелые, на ветвях — ни листика. Под деревьями на лавочках сидят раненые в голубых и белых халатах. Кто-то негромко играет на баяне.

А это кто? Миша покрутил рубчатое колесико бинокля. Он увидел среди раненых маленького человечка, вроде карлика. Нет, это не карлик! Это мальчик лет шести-семи. Интересно, как он попал сюда. Неужели он тоже был на фронте? Надо будет у папы спросить.

Так! Кажется, всё. Можно идти дальше.

Миша спустился с крылечка, пересек двор и вышел за ворота.

Хорошо было бродить по улицам, по которым ты никогда ещё не ходил, мимо домов, которых ты никогда не видел! Всё кажется каким-то загадочным, таинственным…

Миша с любопытством озирался по сторонам. Он видел узкую, кривую улочку. Вдоль неё тянулась глухая, исклёванная пулями монастырская стена. На той стороне возвышался разрушенный дом. В его пустых окнах синело небо. За ним виден был другой дом, и тоже разрушенный. Сколько здесь разрушенных домов!