Яков Тайц - Под горой Гедимина

— Что ж, Петенька, если ненадолго, я, пожалуй…

— Значит… — начал было папа. Но тут уж Миша не выдержал. Он вскочил, кинулся к папе, к маме и заорал на весь дом:

— Ая всё слышал! А я всё слышал! Ура, ура! А я всё слышал!

Путаясь в простыне, он запрыгал, заплясал, размахивая руками и притопывая босыми пятками.

Мише не пришлось даже проститься с товарищами. Рано утром под окном загудела машина. Папа перегнулся через подоконник, закричал:

— Сейчас, товарищ водитель! — И обернулся: — Это за нами.

Оба путешественника уже были готовы. У папы в одной руке — чемодан. Через другую руку перекинут серый шуршащий плащ. На левом боку — сумка, на правом — пистолет.

Миша тоже в полной боевой готовности: за спиной — вещевой мешок, с которым он и в лагерь ездил; в кармане длинных синих брюк — неразлучный друг, фонарик; в нагрудном кармане ковбойки — карандаш и новенькая записная книжка.

На первой странице Миша написал:

М. ДЕНИСЬЕВ. ДНЕВНИКИ. 1944 г.

А на второй:

Светить — и никаких гвоздей!

В. Маяковский

Остальные странички пока ещё были чистыми.

Мама долго целовала Мишу:

— Обязательно напиши, как приедешь. А я, когда уеду на зарисовки, я вам напишу.

— Да ты к нам приезжай рисовать, — сказал папа.

— Нет, госпиталь — это я и в Москве могу. Ничего, я вам дам знать… Миша, пиши, на папу не надейся.

— Я тебе каждый день буду писать.

— Посмотрим. А теперь, по обычаю…

Все сели. Миша смотрел то на папу, то па маму. Мама была невесёлая. Видно, не очень-то сладко сейчас у неё на душе.

А папа — ничего. Всё поглаживает бороду и даже, кажется, чуть-чуть улыбается. Он, наверно, сейчас уже думает о своих делах: о госпитале, о раненых…

Вот он встал:

— Пора, Наташенька!

Ещё раз обнялись, ещё разок поцеловались. Мама кончиком широкого рукава вытерла глаза: — Ладно… Ступайте!

Через минуту Миша и папа уже сидели в открытой машине «пикап» и мчались вдоль бульвара.

Так рано Миша, кажется, никогда ещё не был на улице. Непривычно безлюдной была Москва в этот час. Улицы казались гораздо шире, чем днём. К памятнику Пушкину медленно спускался аэростат воздушного заграждения. Его бока серебристо блестели. Казалось, огромная рыбина опускается на дно огромного аквариума.

На углах разноглазые светофоры, не мигая, уставились красным глазом в одну сторону, зелёным — в другую.

Все ещё спали. И только дворники, которые неизвестно когда спят, уже были на боевом посту и подметали и поливали просторный асфальт улицы Горького.

На площади Маяковского Миша попросил остановить машину. Папа постучал водителю.

— Только живо, Миша! Одна нога там, другая здесь!

«Пикап» затормозил. Миша спрыгнул с машины, юркнул в парадное, поднялся на третий этаж и давай трезвонить во все звонки и тарабанить в дверь.

Он переполошил всех жильцов. Сонная Лина, протирая глаза, выскочила в коридор, закутанная в длинный, до полу, шерстяной платок:

— Кто это? Миша, ты? Откуда?

Миша вытянулся и отсалютовал:

— Товарищ вожатый отряда! Рапортую…

Лина перебила его:

— Миша, мы не на линейке! Говори толком, что случилось? Почему ты примчался в такую рань?

— Я улетаю, Линочка…

— «Улетаю»? — Чёрные глаза Лины расширились. — Как улетаешь? Куда улетаешь?.. Да который теперь час?

— Половина шестого, — ответил Миша. — Извини, что разбудил. А только я на самом деле улетаю. В Вильнюс, с папой. Мы с Олежкой мостик затеяли построить возле нашего дома. Скажи ему, чтобы без меня, ладно?

Лина, придерживая на груди платок, кивнула головой:

— Передам. Только постой, расскажи подробней, куда ты летишь, зачем?

— С папой, в Литву, — ответил Миша. — Только, Линочка, мне очень некогда.

— Ладно, не буду задерживать. — Лина протянула Мише из-под платка тёплую руку. — Счастливого пути! И помни, Миша, там, где ты будешь, что ты пионер. И не просто пионер, а московский пионер…

Внизу сердито загудел «пикап», и Миша заторопился:

— Спасибо, Линочка! Привет ребятам. Я напишу. К началу школы вернусь.

Он кубарем скатился с лестницы, сел на место, и «пикап» снова понёсся по только что политому асфальту.

Миша сидит рядом с папой, держится за длинный поручень и никак не может прийти в себя. Ему кажется, будто всё это происходит во сне, а не наяву. Неужели на самом деле началось его первое путешествие!

Встречный ветер прохватывает его сквозь ковбойку, дует в уши. И Мише чудится, будто он уже не Миша, а Миклухо-Маклай. Вот он стоит на носу корвета «Витязь», и навстречу ему дуег не московский ласковый ветерок, а солёный морской ветер, который носится над океанами, вздыбливает крутые, пенистые валы, раскачивает кроны пальм и зовёт, зовёт в неведомые края…

А Олежка, и Хаким, и Нойка, и прочие ребята сейчас крепко спят и ничего не знают. Вот они придут на сбор, начнут спрашивать: «Где Миша? Почему нет Миши?» А Лина скажет: «Мишу не ждите, он улетел». Ох, они будут удивляться: «Как улетел? Куда улетел?» — «Обыкновенно, на самолёте…»

Миша улыбается.

Папа спросил:

— Ты что, Мишук?

— Ничего, папа, просто так.

Машина уже шла по Ленинградскому шоссе, мимо больших новых домов. У одного из них она остановилась. Шофёр погудел. Высокая дубовая дверь открылась, и на крыльцо вышел лётчик. Его добродушное, румяное лицо показалось Мише знакомым.

Лётчик забрался в машину, поздоровался с папой:

— Как, и Миша едет?

— Да вот… — сказал папа. — Уговорил меня.

И тут Миша узнал лётчика. Это был тот самый лётчик-«санитар», который зимой привёз письмо и фонарик от папы.

— А я вас помню, — сказал Миша. — Вы дядя Серёжа. Вы умеете по глазам имена отгадывать.

— Верно… Стало быть, летим! А фонарик не забыл?

Миша достал жужжалку и стал нажимать на рукоятку. Фонарик засветился. Сейчас его свет был еле-еле виден.

— Светить всегда… — сказал папа.

— Светить везде… — подхватил Миша. — Я, знаешь, папа, эти стихи наизусть выучил.

— А ну, скажи!

Миша, крепко держась за поручень, стараясь перекричать шум машины, начал читать:

А «пикап» всё мчался вперёд и вперёд. Когда Миша кончил читать, вдоль шоссе уже тянулись подмосковные поля и леса. Вот промелькнул длинный ряд железных крестов, похожих на букву «Ж». Они были сбиты из коротких обрезков рельсов. Железные буквы тянулись до самого горизонта.

— Ежи против танков, — сказал папа. — Сорок первый год… Ещё не убрали.

— Пусть остаются, — сказал дядя Серёжа. — Ведь это память.

Все задумались. Машина плавно свернула влево.

— Подъезжаем, подъезжаем! — закричал Миша.

Он увидел совсем близко, за высоким забором, идущий на посадку самолёт, мачту с красными фонариками, вышку, где стоял боец с автоматом, и шест, на котором трепыхался большой полосатый, надутый ветром сачок.