Ирина Христолюбова - Вася Кочкин, человек лет двенадцати

Настало время разобраться с Таткой.

— Так что ты видела и что не видела? — хмуро спросил Кочкин.

— Все видела. Я хотела вам помочь, но не успела.

— С какой стати ты должна нам помогать!

— Как-нибудь обойдемся без девчонок! — добавил Костя.

— Потому что вас было двое, а их пятеро. Они мимо проходили, я в это время за угол спряталась.

— Очень приятное известие! — съязвил Вася.

Но Татке было невдомек понять мужское самолюбие.

— Вы больше с ними не связывайтесь, — попросила она.

Костя, несмотря на мужское самолюбие, обрадовался:

— А я о чем говорю? О чем я тебе, Кочкин, говорю? У Кузакова совести нет, а Васька ему чего-то доказать хочет. Говорит: дело чести! А он твоих слов не понимает!

— Смешно получается, — сказал Вася. — Если у тебя есть совесть и у меня есть совесть, то мы друг друга можем и поколотить. А у кого нет совести, того бить нельзя. Так?

— Ну… — Костя не знал, что ответить. — Так все равно ведь он тебя побьет!

— Побьет, — согласился Вася. — Но я ему не уступлю!

— Да борись сколько хочешь! — рассердился Костя. — Дурак ты, Васька, какой-то.

Правильно говорил дядя Коля: жизнь идет полосами. Папа об этом тоже говорил, но у дяди Коли получалось выразительнее. Он при этом обхватывал голову руками, и всем было ясно, что наступила та самая черная полоса, которую дядя Коля предсказывал.

Папа был оптимистом и постоянно надеялся на светлую полосу. Как известно, он любил повторять: «Только больно видеть жизни край».

Дядя Коля был пессимистом. Он мог впасть в уныние оттого, что в африканском заповеднике убили слона. «Всё! — тихо произносил он. — Всё!» Наступала тишина. Глаза его были закрыты или, наоборот, смотрели вдаль. Мама над ним подтрунивала. Зато Васе дяди Колины чувства были понятны, как картинки в книжке.

Вот и у Васи, видимо, тоже началась черная полоса. Хорошо бы посидеть с дядей Колей, обхватив голову руками. Но тут все начнут спрашивать, что произошло. Ни за что не отстанут, пока не дознаются. Вроде Васе черных полос иметь еще не положено. У ребенка все должно быть светлым. Как на плакате: весь мир в цветах, а дети едят кашу.

«При этом странное дело, — размышлял Вася, — детьми все распоряжаются: учителя, родители и каждый взрослый в отдельности. Можно подумать, что они живут, а мы еще только собираемся».

В период черной полосы еще не такие мысли могут в голову прийти. Вот потом голова-то и болит, а отчего — непонятно. По больницам начинают таскать, таблетки давать. Можно хоть сто таблеток съесть…

Между тем черная полоса в жизни Васи Кочкина становилась все чернее.

А произошло вот что. Старшая вожатая Тамара позвонила в бывшую Васину школу № 66. Она сомневалась: принимать Васю в пионеры в канун годовщины Октября или не принимать. Какой-то странный этот Кочкин.

В отличие от Светланы Ивановны вожатая не считала Васю отъявленным хулиганом. С хулиганами просто. Для хулиганов составлен план мероприятий. Вот Ромка Кузаков, например. С ним она сразу же нашла общий язык. А с Кочкиным общего языка не находится.

Для Светланы Ивановны подростки — неизвестный народ. А Тамара с ними запросто. Если б не Кочкин. Он занес в пионерский отряд 5 «Б» класса какой-то вредный микроб скептицизма. Даже отличник Дима Беляков вдруг нахмурился и сказал: «Не пойду на швейную фабрику стихи про советских мам читать!» Про каких же мам он хочет читать? А первый начал бросать всякие реплики Кочкин.

Размышляя над неприятными событиями, Тамара Трошина и решила позвонить в школу № 66, где учился раньше Кочкин. Нужно все-таки выяснить, почему их бывший ученик (не двоечник!) остался вне рядов пионерской организации.

И вот когда она позвонила, то узнала ошеломляющую весть: Кочкин — пионер! И не только рядовой пионер, а еще и звеньевым являлся!

«Кочкин всех нас водил за нос!» — с горечью подумала Тамара. От обиды у нее даже слезы на глазах навернулись. Ну что она ему сделала? Почему он себя так ведет?

Обидевшись, старшая вожатая Тамара Васильевна тут же превращалась в Тому. Ей казалось, что специально ее обидел Кочкин и специально над ней посмеялся.

Томе захотелось тут же, сию минуту, уйти в ансамбль петь и плясать.

Светлана Ивановна ничуть не удивилась, что Кочкин оказался пионером, а потом не пионером. От Кочкина она ожидала чего угодно. Можно подумать, что Вася состоял только из одних отрицательных черт. Ну хоть одна положительная могла у него быть?

Могла! Это Светлана Ивановна понимала. Не может быть человек только отрицательным или только положительным. Но что-то должно перевешивать.

Успокоив себя таким образом, Светлана Ивановна решила, что у Кочкина перевешивают отрицательные черты.

Вот так несправедливо иногда смотрят на тебя со стороны. Не понимают. А попробуй-ка пойми!

Ты-то всех понимаешь, кто рядом с тобой?

— Ты, Кочкин, не хотел быть пионером? — Аля Соломина смотрела на него широко открытыми глазами. В прошлом году она была в «Артеке». Там все иностранные дети хотели быть пионерами. А Кочкин? Кочкин, советский мальчик — не захотел! Как это все понимать? — Кочкин, слышишь, Кочкин! — у Али даже голос сорвался.

— Мы еще не оглохли, — сказал Костя Гвоздиков.

— Кто это мы? — в тревоге спросила старшая вожатая Тамара Васильевна.

— Мы с Кочкиным.

— А при чем тут «мы»? То есть при чем тут ты? — возмутилась старшая вожатая. — И вообще, Гвоздиков, выйди! Мы разговариваем с Кочкиным! Наш актив разговаривает с Кочкиным!

— Какой актив? — спросил Вася. — Я тут всех знаю.

— А почему, Кочкин, ты не должен знать актив? — удивилась Тамара.

— Ну, актив… — Вася глубокомысленно задумался. — Актив я не знаю…

— Не придуривайся, Кочкин! — Тамара Трошина опять обиделась. — У нас серьезный разговор. Ответь нам прямо: как ты мог отказаться от своего пионерского имени?

— Я не отказался. Я хотел испытания.

— Он почти выдержал испытание! — воскликнула Татка.

— Может быть, я ослышалась? — произнесла Тамара свою любимую фразу. — Какое испытание? Уж не эта ли выдумка с молчанием?

— Но ведь вы сами были «за», — растерянно сказала Аля Соломина.

— Это не испытание, а игра! — вожатая строго посмотрела на Алю. — Можно целую неделю молчать! Только зачем? Вы сами подумайте: зачем молчать?

Пионеры стали думать. Действительно: зачем молчать? В чем смысл молчания? Нет смысла! Выходит, Кочкин поступал бессмысленно.