Лидия Чарская - Счастливчик

Но Дедушка сегодня какой-то особенно рассеянный и бледный… Он точно не замечает выходки Калмыка и усталым голосом приказывает выбросить в помойное ведро и гуся, и коробку. Потом в трех словах наскоро поясняет детям, что никаких китайских детей не меняют их родители на всякий мусор и не высылают их в Россию, как товар, и спешит с мальчиками в зал на молитву.

— Франтик не придет. Истории не будет.

— Дал инспектору телеграмму: «Упал, мол, в ров — лежу нездоров».

— Нет, просто улетел в небо на воздушном шаре и оттуда прислал записку с посыльным: «Мысленно ставлю Янко, Подгурину и Бурьянова по картошке, ибо чувствую из своего прекрасного далека, что названные оболтусы ни в зуб толкнуть сегодняшнего урока».

Самые отъявленные шалуны, Янко, Подгурин и Калмык, знают, чем рассмешить класс, острят немилосердно. Мальчики хохочут, прыгают, бесятся, шалят, кто во что горазд, как говорится.

Последняя фраза Янко заставляет всех хохотать до упаду.

Сегодня весело. Сегодня счастливый день. Во-первых, учитель истории, строгий и требовательный с учениками, прозванный Франтиком за свой новешенький костюм, пестрые галстуки и белый жилет, не пришел на урок; во-вторых, Корнил Демьянович, озабоченный чем-то, сидит на кафедре в глубокой задумчивости, низко опустив голову к столу, и либо дремлет, либо задумался так глубоко, что точно не видит и не слышит всего того, что делается кругом.

Что с ним сегодня? Он такой сонный, усталый на вид, точно не спал всю ночь напролет или болен. Да что с ним?

Калмык, усевшийся на первой скамейке на месте Счастливчика, который играет в перышки с Янко «в раю», то есть на последней парте в углу, не сводит глаз с Дедушки.

«Вот бы проделать с ним штучку, разыграть бы на славу нашего Корнюшу», — мечтает Калмык, и его, без того маленькие, монгольские глазки суживаются еще больше и превращаются в едва видимые щелочки, которые так и блестят лукавством и задором.

С минуту Калмык подробно разглядывает Дедушку. Старик, как кажется, борется с дремотой. Его седая голова склоняется к столу все ниже и ниже, длинный тонкий нос со съехавшими на кончике его очками почти касается клеенчатой доски стола…

Еще минута, и Дедушка уснет на виду у всего класса.

Быстрая, как молния, шаловливая мысль мелькает в изобретательной голове Миши Бурьянова. Миша встает, машет классу руками, чтобы мальчики стихли, и, когда желанная тишина воцаряется в комнате, отчаянно шепчет:

— Глядите, братцы, в оба! То-то будет потеха.

Глаза Калмыка, маленькие, быстрые, горят, как два уголька, в своих щелках. Скуластое лицо пляшет от смеха. Он быстро хватает бутылку с чернилами, находящуюся на чьем-то столе, и крадется бесшумно и ловко к кафедре.

Дедушка теперь уже не дремлет, а спит. Длинный нос со съехавшими очками и седая голова его склоняются все ниже и ниже…

В классе тишина. Все мальчики до единого впиваются глазами в Мишу. Калмык на цыпочках подкрадывается к кафедре, вынимает пробку из бутылки и… бесшумно, но быстро и ловко выливает из нее все содержимое на обитый клеенкой стол кафедры, как раз на то место, куда направлен кончик носа уснувшего воспитателя.

Потом с тою же бесшумной поспешностью возвращается на место и, подавив в себе приступ бешеного смеха, ждет, что будет. Мальчики фыркают сдержанно и тихо то в этом, то в том конце класса.

Хотя Дедушка и добрый, и милый старик, но кто же откажется от удовольствия посмотреть такую забавную проделку?

А проделка презабавная — в этом и усомниться даже нельзя. Голова Дедушки все ниже и ниже склоняется к столу, к злополучной чернильной луже. И вот кончик длинного тонкого воспитательского носа безмятежно купается в ней… Получается такое впечатление, точно нос Дедушки пьет чернила.

Это так нелепо и смешно, что мальчики не выдерживают и прыскают на весь класс. — Ха, ха, ха! — несется по классу бешеный хохот.

— А, что? Где я? А? — как встрепанный вскакивает со стула воспитатель, сразу пришедший в себя от этого смеха.

Но прежде, нежели вскочить спросонок, он все еще попадает носом и подбородком в чернильную лужу и…

Боже, что за лицо!

Клякса на носу, клякса на бороде, две кляксы на щеках и одна над глазами. Вид самый необычайный и, нужно правду сказать, пресмешной.

Калмык визжит от восторга и валится на скамейку. Янко не смеется, а просто-напросто ржет, как молодой разыгравшийся жеребенок. Подгурин рыдает от смеха. Даже Ваня Курнышов, благоразумный Помидор Иванович, и тот сдержанно смеется. У Счастливчика глаза так и прыгают, а губы пляшут. По бледному кроткому личику Голубина и то проскальзывает застенчивая улыбка. Всем смешно.

Корнил Демьянович не может никак понять в первую минуту, почему смеются мальчики, почему так шумно в классе. Его высоко приподнятые брови и удивленный вид, в соединении со всеми этими кляксами на лице, вызывают новый исступленный взрыв смеха.

Тогда старый воспитатель бросает взгляд на кафедру и замечает лужу. Теперь ему все понятно, все! Лицо его багровеет, жилы вздуваются на лбу, губы трясутся.

— Это нечестно смеяться над старостью, — говорит он голосом, заставляющим сразу смолкнуть весь этот хохот, — нечестно и грешно! Я виноват, что уснул, задремал в классе. Но если бы вы знали, что пять ночей я, не смыкая глаз, дежурил у больного внука, вам бы и в голову не пришла эта нелепая мысль так подшутить над уставшим, измученным стариком. У меня нет прислуги, нет никого, кто бы мне помог ухаживать за ребенком! И вот день я маюсь здесь с вами, чтобы по возвращении из гимназии весь вечер и всю ночь до утра ходить за больным мальчиком. Стыдитесь, я знаю, кто сделал это…

Корнил Демьянович хотел прибавить что-то, но тут взгляд его упал внезапно на растворившуюся дверь класса, и он смущенно замолк на полуслове.

На пороге класса стоял инспектор.

— Что такое, что с вами?

Голос инспектора, Павла Дмитриевича Огнева, тревожен и неспокоен. Он с испугом и недоумением вглядывается в это, все в красных и черных пятнах, взволнованное старческое лицо Корнила Демьяновича.

— Ничего… ничего… Это случайность… Внук болен… в тифу… пять ночей не спал у его постельки и вот вздремнул сейчас… забылся настолько, что толкнул чернильницу, разлил и вот… — смущенно лепечет Дедушка, стараясь наугад стереть черные пятна с лица носовым платком, вынутым из кармана.

Мальчики, бледные, перепуганные насмерть, облегченно вздыхают…

— Не выдал! Не наябедничал! О, милый, добрый, великодушный Дедушка! О, чуткий, сердечный, чудный Корнил Демьянович!

Жгучий стыд охватывает мгновенно все эти смущенные, взволнованные маленькие сердца… Ах, зачем они были все такие злые! У него болен внук! Он не спал ночи, а они смеялись!.. Смеялись над его несчастьем!..