Владислав Крапивин - Брат, которому семь

— Почему он такой вредный? — говорила Женька. — Прямо ужас какой вредный!

— Он как маленькая собачонка, — решил Алька. — Большие собаки всегда добрые, а маленькие только и хотят за ногу тяпнуть.

Алька и Женька, чтобы разозлить своего врага, по очереди кричали в трубу:

— Эй ты, сквозняк несчастный!

Шуршун замолкал, услышав такие оскорбительные слова, а потом ещё громче выл от возмущения…

Однажды зимой Алька, Женька и Валерка шли из школы. Вернее, шли только Валерка и Алька. Они тянули за верёвочку санки. На санках сидела Женька и держала три портфеля: свой и мальчишек. Они возвращались с урока физкультуры. Урок у первоклассников был весёлый: соревновались в парке, кто дальше всех съедет с горы.

— А Валерка ехал-ехал да как головой в сугроб вр-режется! — вдруг вспомнил Алька.

Валерка сразу засмеялся. Он любил смеяться. А Женька хохотала так, что рассыпала портфели и сама свалилась на бок.

Шуршун терпеть не мог, когда кто-нибудь весело смеялся. Кроме того, он давно хотел отомстить Альке и Женьке за насмешки. Он полетел к котельной, поднял там с земли несколько крошечных острых угольков, смешал их со снежной пылью и понёс навстречу ребятам.

Валерка, всё ещё смеясь, подставил снежному облаку лицо. Было очень приятно, когда снежинки таяли на разгорячённых щеках, А Женька не решилась подставить лицо снегу и закрылась шапкой с пушистым помпоном.

Потом они взглянули на Альку и увидели, что он совсем не смеётся. Он стоял, опустив голову, и тёр кулаком глаз.

— Ты что? — удивилась Женька.

— Соринка попала, — сморщившись, сказал Алька.

— Больно? — сочувственно спросил Валерка.

Алька не ответил. Ему было так больно, будто глаз проткнули иголкой. Слезы сами собой бежали по щекам.

— Не три кулаком, — сказала Женька. — Дай я соринку языком вытащу. Я умею.

Она была просто сумасшедшая! Алька даже подумать боялся, что кто-то может дотронуться до его больного глаза. Он его и открыть-то. никак не мог, а рука сама прижималась к лицу.

— Ну-ка, покажи, — велела Женька.

— Убирайся! — крикнул Алька. — Как дам!

Женька скривила губы и сказала:

— Недотрога! Испугался!

Алька одним глазом поглядел на санки, схватил свой портфель и трахнул Женьку. Но если смотришь одним глазом, да ещё сквозь слезы, всё кажется каким-то перекошенным. И Алька промахнулся. Он треснул портфелем не по Женьке, а по собственной ноге. А Женька отскочила и запела:

— Не-до-тро-га… Алька-каралька!

— Опять вы… — жалобно сказал Валерка. — Ну хватит вам!

Он больше всего на свете не любил, когда кто-нибудь ссорился. Сам он никогда не обижался и ссорился очень редко. Валерка был весёлым и улыбался почти каждую минуту. А когда кто-нибудь начинал ругаться, лицо у Валерки делалось грустным, будто он вот-вот заплачет.

— А тебе какое дело? — сказала ему Женька. — Ты не лезь.

Алька снова тёр глаз кулаком, но другим глазом следил за Женькой. И думал, погнаться за ней или не стоит.

Валерка взял Женькин портфель, поставил его на покрытый снегом тротуар. Алька видел, как уходил Валерка. Он тащил санки, будто они были тяжёлые-тяжёлые. А на санках лежал только один Валеркин портфель.

Дома Алька долго промывал глаз водой, и соринка, наконец, выскочила. Но настроение всё равно было плохое. Он сел готовить уроки и даже решил два примера, но потом бросил ручку. Делать домашние задания один он не привык.

Алька вспомнил, как Валерка тащил на санках свой портфель, и ему стало совсем грустно. Даже злость на Женьку пропала. Он походил по комнате, потом натянул пальто и шапку и выскочил на улицу.

На улице он сразу увидел Женьку. Она шла в ту сторону, где стоял дом Валерки.

Пошёл и Алька.

Они шли по разным сторонам тротуара и делали вид, что вовсе не знают друг друга. Потом Женька протянула, будто сама с собой разговаривала:

—А я к Валерику пошла, во-от…

— Больно ты ему нужна! — не оборачиваясь, сказал Алька.

— Я у него задачник забыла, — проговорила Женька, разглядывая на ходу небо с клочковатыми облаками.

— А я… я тоже забыл… — Но Алька так и не придумал, что он забыл у Валерки. И решил больше с Женькой не разговаривать.

Только как-то так получилось, что шагали они уже не по разным краям тротуара, а посередине, совсем близко друг от друга.

— Соринка-то всё ещё сидит в глазу? — тихо спросила Женька.

— Выскочила, — вздохнул Алька и зачем-то потёр глаз кулаком.

— Не три варежкой, — строго сказала Женька. — Натрёшь — ещё пуще болеть будет.

— Да уже не болит, — сказал Алька. — Это я так.

Они поравнялись со старым домом, и Алька грохнул кулаком по ржавой трубе.

— Это всё из-за него.

— Из-за Шуршуна?

— Конечно, — смущённо сказал Алька. — Это он соринку мне в глаз запустил.

— Вот вредняга! — посочувствовала Женька. — Запереть бы его тут.

Оба поглядели на трубу.

— Как его запрёшь? — сказал Алька. — Это всё-таки ветер.

— Сделать деревянную затычку, — развеселилась Женька. — Сделать вторую. Внизу трубу заткнуть и вверху…

— А на боках у трубы вон сколько дыр.

— Да-а…

— Ну его, — махнул варежкой Алька. — Всё равно соринки уже нет. Ничего у него не вышло.

Шуршун в трубе тихо завыл от досады. А они зашагали быстро-быстро, чтобы поскорей прийти к Валерке, который, наверно, совсем загрустил один.

Ветер за окном морщил лужи, и от воды во все стороны разлетались солнечные зайчики. Двадцать или тридцать зайчиков влетели в комнату и плясали на потолке прямо над Шуркиной кроватью. Шурик лежал и целый час смотрел на их солнечный танец. И думал, что теперь уже совсем настоящая весна.

Шурик перевернулся на живот и сквозь прутья кроватной спинки стал смотреть на улицу. Тающий снег у забора торчал грязными острыми зубцами. По всей улице разлилась громадная лужа. В половине лужи отражался трёхэтажный светло-зелёный дом, который стоял напротив, а в другой половине отражалось тёмно-синее небо. Поэтому вся улица казалась зелёной, синей и ещё ярко-жёлтой от весёлого солнца.

По обломкам кирпичей, цепочкой брошенных в воду, пробегали ребята в расстёгнутых пальтишках.

Шурик слышал их голоса и понимал, что этим мальчишкам очень весело.

Только серый телеграфный столб не радовался весне. Он стоял у забора, прямой и скучный. Кто-то слепил из последних крупинок чистого снега комок и швырнул его в столб. Комок прилип, сразу потемнел, и от него потянулась вниз влажная полоса. Казалось, что одноглазый столб плачет об ушедшей зиме…

Шурик смотрел в окно до тех пор, пока от яркого света не заболели глаза. И сегодня впервые улица не казалась ему унылой и надоевшей…

Шурик приехал сюда с мамой с Севера, из далёкого шахтёрского посёлка. В новом городе он не видел пока ничего, кроме светло-зелёного дома и серого забора за окном. Болезнь подкралась к Шурику ещё в поезде, и, когда ехали в такси с вокзала, Шурик уже не смотрел по сторонам. Он не помнил даже, как выглядит снаружи тот самый дом, где он живёт сейчас. И поэтому Шурику казалось, что весь город состоит из светло-зелёных трёхэтажных зданий и серых заборов…