Лидия Чарская - Джаваховское гнездо

Четыре путника гуськом пробираются по узкой, повисшей над бездной тропинке ущелья. Звонко отбивают каждый шаг свой осторожные кони. На волю их положились всадники, бросив поводья.

Наверху — небо, внизу — бездна, перед ними невидимая змейка горной тропинки. Один неверный шаг, одно неверное движение лошади, и все пропало. Черные бездны Дагестана умеют свято хранить свои тайны, тайны смельчаков, нашедших судьбу свою в такие ночи на дне бездны, среди камней и скал.

Но горные лошади — это хранители их хозяев. Горный конь так же осторожен и чуток к опасности, как и быстр, легок и вынослив в пути. Не сбросит, не уронит, не соскользнет в бездну, не выдаст: идет весь подобравшийся, упруго ступая по каменистому грунту тропы, только храпит, косясь в темноте на черную мглу обступивших его гор и ущелий.

Но вот миновали труднопроходимое место. Шире становится предательская тропа. Дальше отступает бездна. Теперь уже мелкие камешки, выскакивающие из-под копыт коней, не падают в нее, с легким звоном срываясь с утеса. Круче зато делается подъем.

Тяжелее ступают кони.

За поворотом утеса сверкает звездочка, яркая, горючая. Это не небесная звезда. Это фонарь наверху мечети. Тот же маяк для запоздалых путников гор, что и на водной стихии.

— Аул Бестуди. Добрались…

Нина Бек-Израил придерживает ход своего Ворона, затягивает поводья.

— Мальчики, устали?

— Я охотно проехал бы еще столько, лишь бы найти Даню, — пылко восклицает Селим.

— А ты, мой Сандро?

Сильный, энергичный голос грузина посылает в темноту:

— Подле тебя, «друг», я не чувствую усталости.

— Тише, сокол, не буди ночную тишь. Никто в ауле не должен знать о приезде нашем, необходимо хранить тайну как можно дольше. А то дойдет слух до Совиного гнезда, спугнет Леилу-Фатьму, и она упрячет Даню в такое место, где сам шайтан не найдет ее.

Ага-Керим говорит шепотом, но каждое слово его слышно в невозмутимой ночной тиши.

— Я бы предложила другое, — раздумчиво роняет Нина, — я бы завтра на заре послала просьбу наибу собрать джамаят. [14] Совещание старшин. Пусть старейшие аула решат своею властью насильно вырвать девочку у старухи.

— Но ты забываешь, княжна, что усадьба Леилы-Фатьмы неприкосновенна. Леила-Фатьма ведь сама дочь наиба, столько времени мудро правившего Бестуди, и никто в память покойного князя Мешедзе не решится оскорбить его дочь вторжением в ее саклю.

Ага-Керим говорит уверенно и спокойно. И каждое слово его веско, как гиря.

— Ты прав, — соглашается Нина.

— Звезда Гори забыла еще и то, что Леила-Фатьма-предсказательница, и все верят здесь в ее дружбу с темной силой.

— Трусы! — презрительно срывается с губ Нины.

— Не оскорбляй своих одноплеменников, княжна. Они храбрые джигиты, ты знаешь. Но с черным джигитом шутки плохи, клянусь. Нет, нет, на джамаят не возлагай своих надежд, княжна. Тут надо действовать иначе. Мысль после заката — хорошая мысль. Еще лучше она на восходе, потому что посылается вместе с лучами золотого светила. Керим-бек-Джамала даст отдых голове и телу, а на заре выскажет свое решение.

— Ты прав и здесь, ага. Спешим к сакле! — бодро срывается с губ Нины, и она легонько пришпоривает коня.

Вороной с места дал ходу. Теперь уже не было той непроницаемой мглы, сжимавшей их всех в своих объятиях. Фонарь наверху мечети освещает улицу; чем ближе к нему, тем он определеннее, ярче.

Вот и площадь майдана. Вот узкая главная улочка аула. Всюду висят темные сакли на выступах и утесах гор. Вот еще маленький переулок.

— Приехали! Стоп!

Перед ними горского типа домик, буквально повисший над стремниной. Это сакля давно умершего Хаджи-Магомета, оставленная его внучкой, Ниной, за собою на случай ее приездов в аул. Раз в году она здесь бывает в сопровождении слуг или проводников из Гори, открывает привезенным с собою ключом дверь, разводит огонь на очаге, спит на тахте деда, думает о любимом старике, разговаривает с его тенью, погружаясь в воспоминания.

Здесь, в Бестуди, она отдыхает несколько дней от забот и тревог о питомнике, запасается новыми силами для предстоящих трудов. Но это еще не главная цель ее ежегодных поездок. Аул Бестуди — ее родной аул. Здесь есть люди, нуждающиеся в помощи ее как человека. К ней приходят больные, изверившиеся в искусстве дагестанских знахарей и наезжающих сюда разных врачей. Приходят и за житейскими советами иногда жительницы аула, и все уходят, обласканные, очарованные ею.

Но нынче, в эту поездку свою в горы, Нина менее всего думает о них.

Даню приехала она выручить сюда. Только за этим, и пока не найдет девочки, не уедет обратно, домой.

Ключ повернут в висячем замке сакли. Дверь растворяется с жалобным визгом. Чем-то нежилым, затхлым веет из внутренности домика.

Но и в ней, в этой затхлости давно необитаемого помещения таится родная, необъяснимая близость для нее, Нины.

Здесь жил, дышал и чувствовал дедушка Хаджи-Магомет. Как в молельню, входит она сюда, благоговейно, со сладкой, восторженной грустью.

Хотя сакля и необитаема, здесь все приноровлено для встречи гостей. Дрова уложены на очаге, стоит лампа, спички лежат на столике, в шкапу коробки с консервами, с чуреками и лоби, а бутылки с заграничным, не киснущим вином зарыты в земляном полу дальней горницы.

Чиркает спичка, загорается фитиль, и точно по мановению жезла доброй волшебницы освещаются сакля, ковры, диваны, европейская утварь, посуда, даже самовар, — самовар, привезенный сюда лет пять тому назад, еще девочкой, Ниной, в подарок деду.

Вмиг загорается топливо на очаге.

— Садитесь. Я приготовлю вам чай, закуску. Селим, помоги мне. Сбегай к роднику за водою, здесь сейчас за утесом.

Кто бы узнал теперь в этой хлопотливой хозяйке смелого удалого путника, проехавшего в седле столько десятков верст из дальнего Гори.

Рукава мужского бешмета Нины засучены до локтей. Папаха сброшена с головы. У нее одна забота в эту минуту: накормить усталых мальчиков, Агу-Керима.

Сандро на дворе расседлывает коней. Слышно, как проводит он их по ближайшей улице аула.

Потом закусывают, пьют чай.

Нина уступает мужчинам кунацкую, а сама идет в заднюю горницу, где когда-то жила весело и безмятежно ее красавица-мать.

Ага-Керим крепко сжимает ее руку на прощанье:

— Спи сладко. И да витают золотые сны над твоей прекрасной головою.

— Спасибо, ага! Усни и ты. И ангел да принесет тебе мудрейшую из мыслей на восходе, — в тон татарину отвечает девушка, соблюдая обычай своей родины — платить любезностью за любезность.

Багрянцем и золотом облиты горы. Точно из бездны рождается солнце, обливая утесы пурпуровым отблеском жгучего румянца. Звонче поют потоки. Сине-розовое утро плывет из высот. Чирикают горные пташки. Небо ясно и пленительно. Точно первые дни лета. Почти что жарко.