Любовь Воронкова - Село Городище

– Кто?

– Кто приехал?

Солдат остановился, поднял голову, глядя куда-то поверх голов, и все увидели, что лицо у него в синих точках ожогов и что он слепой.

Все молчали – догадывались, узнавали.

Вдруг Трофим крикнул:

– Папка!

Солдат вздрогнул, протянул руки в сторону Трофима:

– Сынок!

И сразу зашумели, заговорили бабы. Крикнула и замолкла, будто у нее перехватило дух, Трофимова мать. Трофим подбежал к отцу, обхватил его колени. А солдат поднял его, прижал к себе и заплакал.

– Первый узнал! – повторял он хриплым от слез голосом. – Первый отца узнал! Ах, ты!.. Слепого… слепого отца узнал!

А потом поднял свое незрячее лицо и сказал:

– Ну что ж, здравствуйте, граждане. Вот какой я к вам нынче вернулся. Где тут родня-то моя? Ведите в избу – один ходить не могу.

– Здравствуй, Егор, – сказала Трофимова мать. Она вытерла фартуком слезы и старалась говорить веселым голосом: – Давай руку, вот она – я. Вся родня твоя тут, с тобой!

И радость и слезы одолевали ее. Она крепко обняла мужа, поцеловала его седые виски и слепые глаза.

– А Стенька где?

– И я здесь, папынька! – живо отозвалась Стенька. – Я тоже здесь. Только у нас избы нету, мы в соломенном шалаше живем. А потом всем миром будем избы строить. Тетке Дарье уже строят – плотники пришли!

– Ну что ж, в шалаш так в шалаш. Слыхал я, что тут немцы у нас погуляли… – Дядя Егор грустно покивал головой. – А уж избу мне вам теперь не построить… Отработался. Нахлебником стал.

И побрел к шалашу, куда повели его Трофим и Стенька. А мать шла за ними, утирая фартуком лицо.

С этого дня Трофима освободили от пастбища. Коз пасти послали Федю. Он был побольше, чем Трофим, и посердитее. Его и козы и девчонки-помощницы побаивались – не убегали куда вздумается.

А Трофим стал поводырем у слепого отца. Он всюду водил его за руку и очень гордился: раньше отец водил его за руку, а теперь он отца водит!

Вот они идут по дороге. Только что прошел дождь, солнышко блестит в лужах, теплый пар поднимается от земли. Они идут медленно: отец один шаг делает, а Трофим – три.

– Эй, отец, ты гляди, – кричит Трофим, – тут лужа!

– Это уж, брат, ты гляди, – отвечает отец, – а мне глядеть нечем. Сюда? Или сюда?

– Сюда, сюда! Эх ты, все-таки немножко шлепнул в лужу. Я тебя тяну, а ты не тянешься… Ты держись крепче за руку-то!

– Да уж я и так держусь!.. Трофим, – немного погодя сказал отец, – ты мне получше расскажи, каково наше Городище. Чьи-нибудь стройки стоят? Или уж так совсем и нет ни одной?

Трофим отвечал охотно. И так торопился, что сразу и не поймешь у него, что к чему.

– Ни одной стройки нету, скворец у Касаткиных живет, а в риге тоже живут. А скворец живет в скворечне, только ласточкам негде – они в кузне не живут, и в риге тесно, людей полно, и землянки они не любят…

– Подожди, брат, потише, – остановил его отец, – ты уж очень говоришь-то быстро – без точек, без запятых. И стройки тут и ласточки – все в одну кучу сложил. Дома-то у кого остались или нет?

– Ни у кого не остались. А Касаткины лес возят – только не на свою усадьбу, а на тетки Дарьину…

– Значит, мы идем не по улице? А так, по пустой дороге?

– Как это по пустой? А деревья-то стоят! И палисадники некоторые стоят. А нашего – нет. Порубили.

– А машины остались какие? Косилка? Веялка? Ну, хоть что-нибудь, а?

– Никакие машины не остались. Они были в сараюшке заперты, замок большой – с ведро!

– О?

– Ну да! А немцы не могли никак сшибить. Сшибали, сшибали ломом – и не сшибли. Взяли да под крышу огня сунули. Вот теперь там одни железные шины от колес валяются и всякие железки – гайки там, болтики… А машин нету. Все погорели начисто. Во как!

– А молотилка?

– И молотилка! Все сгорело!

Отец понурил голову и закрыл рукой слепые глаза.

Трофимов отец был слесарь и механик в колхозе, и все колхозные машины были когда-то на его руках: он следил за ними, чистил их, ремонтировал.

Трофим дернул его за руку:

– Ну, чего ты? Опять плачешь, что ли?

– Тут бревнышка нет ли? Посидеть бы… – хрипло сказал отец.

– Есть! Пойдем на новую стройку. Там бревна чистые!

Они долго сидели в холодке. Отец молчал и в ответ на какие-то свои мысли покачивал головой. А Трофим рассказывал обо всем – и о том, как сейчас стрижи просвистели, и о козах, которых он пас недавно, и о лошадях, подаренных колхозу, и о забое, в котором набилась уйма плотвы. И не заботился о том, слышит его отец или нет. Да и как же ему не слышать, если Трофим сидит рядом и говорит!

Отец долго молчал. Потянул ветер с лугов, теплый, густой от медовых запахов. Отец поднял голову, понюхал воздух:

– Трава поспевает. Надо косы бить… – И тут же опять понурился. – Людям – горячая пора. Работы – невпроворот, со всех сторон подпирает. А я вот сижу да на солнышке греюсь… Эх!

Отец горестно и безнадежно махнул рукой.

– Ну, чего ты! – сказал Трофим. – Что, думаешь, без тебя не справимся, что ли? Еще как справимся-то! Вот подрасту еще немножко – и пойдем со Стенькой лес валить. На стройку. Вот и дом будет. А ты все «эх» да «эх»! Во, во – гляди! Коршун планирует! Это он кур высматривает!

– Большой?

– Большой… Чего планируешь? Лети дальше – в Городище кур нету!

Созревал урожай, надвигалась тяжелая страдная пора. А урожай в этом году готовился небывалый. Может, оттого, что весна удалась спорая, может, оттого, что люди крепко потрудились над землей. А может, еще и оттого, что сеяли они в этом году семенами, присланными из района. А семена эти были сортовые.

И в огородах в этом году, кроме обычных овощей, насажали такого, чего сроду не видели и не садили: тыкву, сельдерей, какой-то особый сорт сладких помидоров, крупную сахарную фасоль. Садили все, что было прислано, лишь бы засадить побольше.

И словно в награду за все их страдания, за их неподъемный труд, и в полях и на огородах все так и лезло из земли, так и бушевало.

– Покос-то пора бы начинать, – как-то утром сказала Грунина мать, – погода стоит складная.

Отец только что пришел из лесу. Рубашка у него на спине потемнела от пота и прилипла к плечам.

– Рано еще, – ответил он. – Петрова дня подождать надо.

Но мать хоть и кротким голосом, однако очень настойчиво продолжала свое:

– А что тебе петров день? Скажешь – трава молода? Так пока косим – дозреет. А то гляди – рожь подхватит, а там овес. На наш урожай рук много надо – только поворачивайся! Да что я тебе говорю, Василий! Сам все знаешь.

– Тогда, значит, надо косы бить, – сказал отец.

– Да, видно, что так.

– Косы бить! Косы бить! – пошло по деревне.