Сергей Баруздин - Верить и помнить

Может быть, и верно. Ведь урожай в теплицах и парниках мамка выращивает. И ей за это орден Ленина дали.

Одно Тимке было непонятно. И сейчас непонятно. Почему мамка орден каждый день не носит? И Нил Васильевич тоже не носит. Ни орден, ни звездочку. Только по праздникам или там на разных собраниях. И то не каждый раз.

У Нила Васильевича Тимка, конечно, не спрашивал.

А у мамки спрашивал:

— Почему? А-а?

— Ну что ты, Тимок! — отвечала Мария Матвеевна. — Не на параде небось, чтоб каждый день носить. Да и перед людьми неловко. Сколько их такого же заслужили, а то и большего… Хвалиться перед ними, что ль?

Почему перед людьми неловко, Тимка тоже не очень понимал.

У них в совхозе человек десять с орденами и медалями. И многие носят. Ну, не многие, а некоторые. И мамка могла бы. А может, она пример с Нила Васильевича берет?

Нила Васильевича Тимка узнал, конечно, раньше того дня, когда он Героя получил. Он и в совхозе у них часто бывал, и в машине они как-то ехали в областной центр на слет. Матери не с кем было оставлять Тимку, и приходилось всюду брать его с собой. Вот и ехали они тогда вместе с Нилом Васильевичем на «козле» в город и потом — обратно. А в городе, пока мать на слете была, Тимка в гостинице сидел, а потом — в скверике. Читал книжку и смотрел на улицу.

В прошлом году Нил Васильевич в школе у них был, на приеме в пионеры.

Тимку тоже тогда принимали. Нил Васильевич повязал ему галстук и сказал:

— В мамку идешь! Хорошо! Поздравляю!

В школу он, наверное, потому приезжал, что раньше, когда-то очень давно («до войны», как мамка говорит), был учителем в их деревне. А потом его секретарем в Ельницах выбрали. И партизанил он, когда немцы были близко. А теперь-то уж, тоже давно, Нил Васильевич в районе работает.

И еще такое Тимка слышал. В районе большой неурожай с кукурузой вышел. И вот за это Нила Васильевича вдруг уволили из райкома и отправили учиться. Будто он виноват, что у них кукуруза сроду не росла.

Теперь Тимка знает, что ученье — не самая сладкая вещь. Вот и Нилу Васильевичу попало с этим ученьем!

Но только не дали Нила Васильевича в обиду: все люди в районе рассердились и стали письма писать — и в область, и даже в Москву. Подайте нам, мол, назад Нила Васильевича. Ни с кем другим работать не хотим! Целый год, говорят, писали. И добились наконец! Вернули Нила Васильевича в район и секретарем выбрали. Самым первым! Это потому, что все очень любят его и уважают.

А первый папка, говорят, с Нилом Васильевичем в одной стрелковой команде на соревнованиях выступал. И будто стрелял он не хуже Нила Васильевича, а лучше. Нил Васильевич еще в детстве очки носил, был близоруким. А папка хорошо видел.

О втором папке и говорить нечего. Они тоже много лет встречались. И на похоронах Нил Васильевич был. Только на поминки не остался: вызвали его куда-то…

Вот почему Тимка не удивился, когда мать собралась в район, к Нилу Васильевичу. И Архимед — Николай Иванович — вчера ей советовал. А если б и не советовал, она бы все равно поехала.

Тимка попросил:

— А меня возьмешь?

— Зачем, Тимок?

— Просто так, — сказал Тимка. — Неохота дома одному оставаться после школы…

Вчера, когда ушел Николай Иванович, мать все рассказала Тимке про письмо. Про то, что пришло оно из-за границы, из немецкого города Франкфурта-на-Майне, где есть недобитые фашисты, и про то, что написал его будто первый папка и что все это не может быть на самом деле. И еще мать добавила:

— А насчет Чехословакии верно ты, Тимок, сказал. Узнать бы все да и съездить туда, своими глазами посмотреть, где похоронен папка…

Как только кончились уроки, Тимка заторопился домой. Бросил портфель — и на парники к матери.

…Скоро они уже подъезжали к зданию райкома.

В коридоре на втором этаже мать встретила какого-то знакомого и от него узнала, что Нила Васильевича сегодня не будет.

— Приболел он что-то, доктора в постель загнали. Но вы обязательно домой к нему отправляйтесь. Сам звонил, наказал: «Февралева приедет, пусть домой ко мне приходит!»

— Неловко как-то, — заколебалась мать. — Болен человек, а я…

— Да какие же здесь неудобства! Наказал, так идите!

— Пойдем, — сказал Тимка.

И они пошли. Встретила их Нина — единственная дочь Нила Васильевича.

Тимка знает ее давно: Нина работает в районной газете и живет вместе с отцом.

— Я сейчас чайку горячего организую. Мама на работе.

Своего жилья Нил Васильевич не имел с той поры, как уехал из Ельниц. Снимал комнаты у старухи Мелентьевой в домике на тихой улице. Хозяйка, говаривали, сильно просчиталась с квартирантом.

Сначала, когда он пришел, цену заломила высокую, а потом узнала, что секретарь, так чуть у нее рассудок не помутился. Уж сколько лет прошло, а и сейчас кается перед Нилом Васильевичем, цену снижает, а тот не соглашается. «Как платил, — говорит, — так и буду платить».

Мать долго извинялась, что пришла к больному, да еще домой. От смущения опять напомнила Нилу Васильевичу про квартиру:

— Уж пора бы своим углом обзавестись. Не век же так, в квартирантах!

— От нее зависит, — сказал Нил Васильевич, кивнув в сторону дочери. — Сколько лет говорю: замуж пора. Вышла бы на сторону, глядишь, с квартирой муж попадется. Тогда и нас приютите, в уголок какой! А-а?! И еще от Людмилы моей. Занятой народ! Все им некогда… Ну, шучу, шучу!.. А то, что с сыном пришла, хорошо. Вот мы его сейчас конфетами будем угощать. Любишь?

— Что, конфеты? — спросил Тимка.

— Что ж еще! Конечно, конфеты! — сказал Нил Васильевич.

— Конфеты люблю, — признался Тимка.

— Шутишь все! — сказала Нина, заваривая чай. — Вы ему, Мария Матвеевна, подсказали бы насчет печени его. Не хочет лечиться, и вот — приступ за приступом. Вчера опять. Мы уж с мамой говорим, говорим ему… А он хоть бы что! А то еще и рюмку выпивает…

— Я с соседкой поговорю, — пообещала Мария Матвеевна. — Она какие-то травы готовит для печени. Очень, говорят, помогают.

— Знаю я ваши травы-отравы, — посмеялся Нил Васильевич. — Ничего, и так обойдется. А печенка у нашего брата — у кого она не болит!

— Да уж Советская власть всем хороша, — сказала Мария Матвеевна. — Всем волю, жизнь дала, а на вашего брата, партийных работников, столько взвалила, что до революции небось и не снилось никому. Чего только с вас не спрашивают! Самые несчастные-разнесчастные вы люди, как посмотрю!

— Счастливые! Самые счастливые! — сказал Нил Васильевич.

Вот и пойми их разговор!

Тимка сидел на кухне рядом с матерью и смотрел по сторонам.

В этой комнате он уже был однажды, когда они с матерью заезжали за Нилом Васильевичем, чтобы ехать в город. Как и в прошлый раз, в комнате было все просто. Стол, кровать железная, шкаф. И еще полка с книжками: одинаковыми, толстыми — красными, серыми и синими. На окне стояли хозяйкины цветы — герани, алоэ, фикусы. Горшки в бумагу обернуты. Бумага выгорела — желтая стала и с рыжими, ржавыми пятнами.