Алексей Свирский - Рыжик

— Чертова родня! — вдруг громко и резко вскрикнул Полфунта и так ударил бутылкой по столу, что она вдребезги разбилась.

К столу подлетел половой.

— Здесь, сударь, страдать не полагается, — заговорил половой, подбирая осколки. — У нас и больше выпивают, а таких экстренностей не делают…

— Другую! — коротко и повелительно оборвал полового Полфунта и швырнул на стол скомканную трехрублевую бумажку.

Слуга схватил деньги и побежал к буфету.

— Дяденька! — залепетал Санька.

— Ну? — бросил на него мутный взгляд фокусник.

Санька съежился и молчал. Он не на шутку стал побаиваться своего благодетеля.

— «Дяденька»! — заговорил снова Полфунта, выпив стаканчик из новой полбутылки. — Не называй меня ты дяденькой! Терпеть не могу!.. У меня свой дяденька имеется… И сестрица и братец есть… Они порядочные, потому что домовладельцы… А я вот — пьяница, бродяга и никуда не годный человек… И пусть… И пусть я негодяй, пьяница, а все-таки я, Иван Раздольев, презираю их… Пре-зи-раю!.. — повторил он громко, раздельно и так ударил кулаком по столу, что посуда заплясала.

Полфунта пьянел с каждой минутой. Лицо его сделалось совершенно красным, глаза потускнели, а веки воспалились. Речь становилась отрывистой и почти бессвязной. Он пил, не закусывая, как истый алкоголик. Рыжик со страхом следил за ним.

— Купцы!.. — воскликнул Полфунта и снова ударил кулаком по столу. — Знаешь ли ты, что такое купец!.. А? Не знаешь?.. Купец, братец ты мой, тоже человек… У него все есть: и глаза, и руки, и ноги, и большой живот… Одного только нет — души… Вместо души у него под сердцем купон лежит… А родня моя — купцы… Понял ты, голубчик мой?.. Они купцы, а я бродяга… Десять лет меня не видали, а как пришел сегодня, через прислугу пять рублей выслали… Видеть не захотели…

Полфунта выпил, сморщился, плюнул и снова начал:

— Нет, ты пойми: ведь обидно… Родная сестра… Я ее так любил… Мы были маленькие… И вдруг — не хочет повидаться… Десять лет не видала!.. Я плохо учился… Меня из гимназии выгнали… И родные прогнали… А из-за чего?.. Из-за искусства!.. Понимаешь ли, я искусство любил… Я театр любил… Ах, как я играл Аркашку!.. На Руси не было и не будет подобного Аркашки… А теперь кто я?.. Ничтожество из ничтожеств. Я пьяница и паяц!.. Балаганный па-яц!.. Голубчик ты мой, Саша, я несчастный… я неудачник…

Полфунта захныкал и залился слезами. Потом он рукавом вытер глаза и, едва держась на стуле, дрожащей рукой снова взялся за бутылку. Он совершенно ослаб и размяк.

Рыжик, видя, что его благодетелю становится совсем плохо, победил чувство страха и подошел к фокуснику.

Обеими руками обхватил он пьяного и, чуть не плача, стал умолять его не пить.

— Голубчик, миленький Полфунтичек, не надо!.. — взмолился Рыжик.

Пьяная голова Полфунта упала на плечо Саньки.

— Ты думаешь, я пьян? — с трудом уже выговаривая слова, забормотал фокусник. — Нет, брат… Я ослаб… это верно… Не следовало натощак… Натощак не годится… Закушу я вот… и еще выпью… Иван Раздольев пить умеет… Он, брат, пить умеет!..

Положение Рыжика становилось безвыходным. Полфунта допился до бесчувствия, и Санька не знал, что с ним делать. Безобразный вид пьяного, его беспомощность и полнейшее отсутствие здравого смысла произвели на мальчика удручающее впечатление. Он много раз видал пьяных. Он не раз видал, как напивался Тарас Зазуля, как пьянствовал его крестный, Андрей-воин и многие другие. Но на этих людей он всегда смотрел издали, а когда они становились буйными, он убегал от них. И поэтому голодаевские пьяницы его только забавляли. Совсем иначе чувствовал себя Санька с фокусником. Этот маленький и чужой ему человек в данную минуту был для него самым близким существом в мире. От него зависела вся судьба Рыжика, потому что только он один мог его доставить на родину. И вдруг этот благодетель напивается и становится почти неодушевленной вещью. Санька приходил в отчаяние. А тут еще вдобавок их выгнали из трактира. Выгнали за то, что Полфунта ногами опрокинул стол и разбил два стакана и чайник. За посуду вычли, мелочь, оставшуюся от трех рублей, вручили Саньке, а затем обоих попросили удалиться.

На улице Рыжик совсем растерялся. Через плечо у него висел мешок, а обеими руками он держал пьяного. Полфунта буквально на ногах не стоял и всею тяжестью навалился на мальчика.

— Ты не бойся!.. — бормотал Полфунта, раскачиваясь из стороны в сторону. — Я, брат, все понимаю… Мы в Житомир пойдем… Пешком пойдем… Мы бродяги, да?.. Ты Рыжик, а я Полфунта… Беспаспортные мы… Ну и ладно… А? Денежки заработаем и…

Но тут Полфунта шлепнулся на мостовую и умолк, растянувшись на камнях. Санька, растерянный и обессиленный, встал у ног пьяного и, точно покойника, принялся его оплакивать.

Собралась толпа. Явился городовой. Рыжик, увидав полицейского, до того струсил, что чуть было не бросился бежать.

Ему почудилось, что городовой знает, что он на рассвете с ворами покушался на кражу, и что он его сейчас арестует. Но в ту же минуту Санька успокоился, так как полицейский даже не взглянул на него, а занялся исключительно пьяным.

— Ишь, натрескался! — проворчал городовой и сделал было попытку поставить пьяного на ноги, но не тут-то было: Полфунта оказался в бесчувственном состоянии.

— Рано праздник встретил! — заметил кто-то из толпы.

— В крылатке, а напился, как в поддевке, — послышался еще чей-то голос.

— А ты думаешь, крылатки не пьют? Эге, еще как заливают!..

— Ему бы банки поставить, живо очнется…

— Чего зубы скалишь? Грех да беда с кем не живет…

— Братцы, аблакат нашелся… Сейчас могильную речь скажет…

Восклицания, шутки и острые словечки сыпались со всех сторон.

— Чего вы тут не видали? Разойдитесь! — крикнул городовой.

Толпа на мгновение раздалась, но потом опять сомкнулась. Рыжик стоял тут же и употреблял все усилия, чтобы не расплакаться. Городовой наконец заметил его.

— Ты был с ним, что ли? — спросил он у Рыжика.

— Да, — едва слышно ответил мальчик и опустил глаза.

— Где же вы были?

— Вот там, в трактире.

— А кто он тебе: отец, брат?

— Дядя, — неожиданно для самого себя соврал Санька.

— С какой же это он радости так напился?

— Не знаю.

— Где вы живете?

— Не знаю.

— Да ты что, на самделе дурак аль прикидываешься? Такой здоровый, а все твердит одно: не знаю да не знаю.

— А может, они нездешние? — снова послышался чей-то голос из толпы.

Городовой повернул голову, презрительным и строгим взглядом оглядел того, кто без позволения осмелился вмешаться не в свое дело, а затем, обернувшись к Рыжику, спросил: