Эмиль Офин - Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]

Заведующий гаражом, Митрошкин — маленький юркий человек с круглым сытым лицом, в шапке-ушанке и черном пальто с каракулевым воротником—появлялся в гараже по утрам. Он быстро раздавал выписанные путевые листы и талоны на бензин и сразу же уходил. Вечером он забегал на несколько минут — собирал путевые листы и вяло ругал за что-нибудь шоферов. Где он проводил весь день, было неизвестно.

Василий Кузьмич начал с того, что вычерпал из ямы воду и выкинул оттуда всю дрянь. Потом завел старенький пикап, побросал в него ржавые диски, обломки рессор и другой металлический хлам, валявшийся в гараже, и отвез все это на заводскую свалку. Обратным рейсом он завернул в столярный цех, набрал опилок и выпросил несколько деревянных реек. Опилками он засыпал пол, а из реек сколотил решетку и положил ее на дно ямы. Когда два часа спустя он сгреб опилки, на полу не осталось ни одного масляного пятна.

За этими хлопотами незаметно промелькнул день, а когда шоферы вернулись с работы, они не узнали своего гаража: пол блестел, паутина со стен исчезла, и матовые шары под потолком, которые раньше были черными, теперь сверкали белизной, заливая помещение мягким, не утомляющим глаза светом.

— Вот это номер! — восхищались шоферы, — Ай да наш водитель первого класса!

А Федор — парень, который дал Василию Кузьмичу адрес завода, — гордо бил себя в грудь:

— Это ведь я, братцы, нашел Кузьмича! Чинный старик, не то что Митрошкин, который полный день на барахолке торчит.

— Правда, — заметил Петя, шофер легковой машины, — я как-то еду, смотрю, перед универмагом толпа народа — открытия дожидают, И Митрошкин наш там толкается; я его по желтой шапке сразу узнал.

— Вот что, братва, — авторитетно заявил Федор, — с сегодняшнего дня чтобы все было чинно — машины от снега очищать во дворе и в яму с грязными сапогами не лазить. Понятно?

Несколько позже явился Митрошкин. Он не заметил никаких перемен, быстро собрал путевки и ушел.

На следующий день водителей ждал новый сюрприз.

Когда они готовили машины к выезду, вдруг раздался хорошо знакомый баритон московского диктора. Это Василий Кузьмич включил радиоприемник автобуса и открыл двери кузова, чтобы всем было слышно.

— Кто позволил аккумуляторы разряжать? — накинулся на него Митрошкин.

— Много ты в аккумуляторах понимаешь, я же их каждое утро подзаряжаю, — резонно ответил Василий Кузьмич. — А ты небось не озаботился в гараже радио устроить, чтобы люди перед работой известия послушать могли.

— А я предлагаю не нарушать…

— Тихо! — гаркнул Федор. — Ноту передают!

Когда все машины разъехались, Василий Кузьмич надел свое кожаное пальтецо и неторопливо пошел в проходную.

Начальник охраны, стройный парень с комсомольским значком на гимнастерке, выслушав старого шофера, замотал головой:

— Нет, фотографии из личных дел вынимать воспрещается.

Василий Кузьмич оглянулся на вахтеров и, наклонившись к уху начальника охраны, что-то зашептал.

Глаза комсомольца загорелись. Он засмеялся и хлопнул старого шофера по плечу:

— Здорово придумал, Кузьмич! Пойдем в клубный корпус, я сам тебя к художнику сведу — он мне дружок. Так вернее будет.

Вечером, забежав в гараж, Митрошкин услышал громкий хохот. Шоферы, собравшись у доски объявлений, неудержимо смеялись.

При его появлении все вежливо расступились, и зав-гар понял, почему водители смеются. На доске была вывешена большая карикатура: среди толпы у дверей универмага Митрошкин отчаянно пробивается вперед, уличные часы показывают без пяти минут одиннадцать, а внизу надпись: «Вот чем некоторые граждане занимаются в рабочее время».

— Кто разрешил повесить это безобразие! — завопил Митрошкин и протянул руку к рисунку.

Федор быстро закрыл своей широкой фигурой доску объявлений и хмуро сказал:

— Насчет безобразия чинно сказано, а трогать — не смей, потому что это называется — критика. Понятно?

Солнце ярко сияло в прозрачном высоком небе. С крыш падали звонкие капли, но внизу снег не таял: стоял сильный мороз, резкий ветер гнал сухую колючую поземку.

Василий Кузьмич сидел в заводской столовой и грел пальцы о стакан чая. Рядом лежал принесенный из дому завтрак. Входная дверь хлопнула, и вместе с клубами пара вбежала девушка. Она была в одном платье, только шерстяной платок, покрывающий голову, перекрещивался на груди и был завязан сзади большим узлом.

Светлая прядка волос прилипла к вспотевшей от быстрого бега щеке.

Девушка встала в очередь в кассу. Она нетерпеливо переступала ногами в маленьких серых валеночках и все время торопила стоящих впереди.

Василий Кузьмич дождался, пока она отдала талоны официантке, забрал свой чай и пересел за ее столик.

— Здравствуй, дочка, — сказал он, улыбаясь всеми морщинами, — можно мне тут присесть? Я поругать тебя хочу.

— Меня? — удивилась девушка. — За что же?

— За то, что по морозу голышом бегаешь. Мое дело, конешно, сторона, только так ведь простудиться насмерть можно, — Василий Кузьмич пожевал губами и вздохнул. — Была у меня младшенькая, такая же, как ты, красавица и вот этак же озоровала. Ну, простудилась и померла…

Дезушка испуганно взмахнула длинными ресницами и сочувственно поглядела на Василия Кузьмича. Принимая от официантки тарелку супа, умоляюще попросила;

— Любочка, миленькая, тащи сразу второе.

Она, обжигаясь, начала быстро есть и очень серьезно сказала:

— Я не озорую — необходимость заставляет: в пальто бежать тяжело, а перерыву всего один час. — Лицо ее озарилось светлой нетерпеливой улыбкой. — Вот пообедаю и побегу в ясли сына кормить.

— Так ты, дочка, мамаша, стало быть? — удизился Василий Кузьмич.

Она гордо кивнула, но вдруг нахмурилась. — Люба, а нельзя ли мне манную кашу с молоком или сырники. Мне острого нельзя.

— А что я сделаю, Аленушка, раз в меню нет, — развела руками официантка.

Василий Кузьмич покачал головой:

— Слушай, дочка, ведь ясли у седьмого корпуса — отсюда девятьсот метров, я по спидометру знаю. Это почти километр.

— Вот потому и бегаю без пальто, — кивнула Аленушка. — Да не я одна, — она сделала широкий жест рукой.

Василий Кузьмич огляделся. Он легко насчитал за соседними столиками десятка полтора так же торопливо обедающих женщин.

Старый шофер нахмурился и вдруг строго сказал:

— Без меня никуда не уходить.

Он встал и быстро вышел из столовой, провожаемый удивленным взглядом Аленушки.

Через несколько минут Василий Кузьмич вернулся. Он вышел на середину столовой и, сняв с головы шапку, внятно сказал:

— Которые здесь женщины, одним словом, кормящие, после обеда будут доставлены в ясли и потом обратно до цеха.