Эмиль Офин - Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]

Надя шла от ручья, свободно ступая босыми ногами по скошенной траве, В руке она несла снятый с себя комбинезон. Ситцевое платье ладно сидело на ее крупной и сильной фигуре. Она на ходу развязала косынку, и белокурая коса тяжело упала вниз. Степенно усевшись на приготовленное для нее место, огляделась.

Попутчик полулежал в траве и, казалось, дремал. Надя посмотрела на Тимку, кивнула в сторону незнакомца. Тимка послушно встал, подошел к человеку и тронул его за плечо. Тот вздрогнул и поднял голову. Тимка рукой показал ему на брезент. Человек отрицательно мотнул головой. Тогда Тимка сказал;

— С ней не спорь — оставит на дороге.

Человек неохотно приподнялся. Тимка легонько подтолкнул его к костру.

— Упираешься? — спросила Надя.

— Поймите, мне неудобно… И так даром везете. Еще и кормить хотите?

— Ты знаешь, сколько нам до места ехать?

— Еще двое суток, я думаю.

— Ну и что же, ты собрался все это время голодать? Человек ничего не ответил.

— Доеду я, пожалуй, раньше, — продолжала Надя, — ко тебе предупреждение: еще раз заспоришь — ссажу. А теперь поедим.

Попутчик подождал, пока она и Тимка взяли по куску, и, уже более не сдерживаясь, принялся за еду. Надя незаметно наблюдала за ним. Румянец появился на его впалых щеках, глаза блестели. Обжигаясь, он торопливо чистил картошку, старательно обсасывал рыбьи кости и подбирал хлебные крошки.

В чайнике забулькала вода. Надя принесла из кабины два узелка. Из одного достала расписную чашку и блюдце, пакетик с этикеткой «Ароматный земляничный напиток» и холщовый мешочек с желтыми конфетами-подушечками. Во втором оказались шаньги. Тимка вынул кисет, и сизый дым самосада поплыл вверх, смешиваясь с дымом костра. Покурив, Тимка встал и молча ушел в густеющие сумерки.

Надя налила кружку, подала ее попутчику.

— Пей и шаньги ешь, завтра все равно зачерствеют, жара.

Сама она пила наслаждаясь. Неторопливо тянула с блюдечка, держа его на широко расставленных пальцах правой руки. На небе одна за другой вспыхивали звезды. Догорающий костер освещал лицо Нади, золотил ее волосы.

— На машинах, видно, работал? — спросила она неожиданно,

— Приходилось иногда, — сдержанно ответил незнакомец.

— Не ври, — спокойно сказала Надя. — Сноровка есть: я видела, как ты молоток тряпкой обернул, чтобы искры не получилось, когда бочку открывал.

Попутчик молчал. Он сидел, обхватив руками колени, и смотрел на огонь.

— Если ты на Урал в командировку едешь, зачем же, однако, в Петропавловске задерживался?

— Дочка у меня там в детдоме. С начала войны не видел, — тихо ответил попутчик и вздохнул. Надины глаза выражали и сочувствие и вместе с тем настороженность к каждому его слову. — Поезд пришел в шесть утра. В детдом идти рано. Я забрел на рынок, подарок дочке поискать и заодно — дернул черт! — купил бутылку спирта. А там какие-то двое напросились в компанию, на вид приличные люди… Чемодан, документы, даже фуражку взяли… — Попутчик с досадой отвернулся и опять уставился в огонь. — Глупо все это получилось и некстати. Меня работа ждет, а теперь на проверку напорешься, задержат черт знает насколько. Начнется — кто такой, откуда, — вроде как вы, ведь ни одному слову не верите.

— Да уж больно не похоже, что ты можешь напиться до беспамятства, — рассудительно заметила Надя.

Попутчик ничего не ответил. Только машинально не то пощупал верхний карман комбинезона, не то приложил руку к сердцу. Подошел Тимка, притащил в своих огромных ручищах чуть не полкопны свежего, остро пахнущего сена.

— Смотри, хозяйка, какую я тебе царскую постельку изладил.

Надя приняла это как должное. Степенно ответила:

— Спаеибо, Тимоша. — И повела бровью в сторону попутчика. — Его возьми в кузов, положи рядом с собой. Соображаешь? И давайте-ка спать. Отдохнуть надо.

Ветерок донес из села всхлип гармошки. Костер догорал. Над ним вились последние искры.

Люди поднялись вместе с солнцем. Степь, освеженная росой, лежала широко вокруг. Птицы пели и ворковали на все голоса.

Завтрак был короткий. Надя то и дело поторапливала мужчин:

— Ешьте поскорее, да так, чтобы до вечера не чаевничать. Останавливать машину не буду.

В последний момент, когда мотор, чуть подрагивая, урчал, готовый к дороге, Надя небрежно сказала попутчику:

— Садись, что ли, в кабину. Ехать будем весь день. А вид у тебя того…

Но ехать весь день не пришлось.

Часа через два, когда миновали какой-то поселок и дорога пошла в гору, Надя вдруг начала нервничать. Она снизила скорость и осторожно вела машину, тревожно прислушиваясь. Тяжело перевалив через холм, грузовик покатился по инерции, и освобожденный от нагрузки мотор заработал вхолостую. Он работал по-прежнему плавно, но теперь в его обычный гул вкрался посторонний сухой звук — так в далеком селе бывает слышна колотушка ночного сторожа.

Рука попутчика легла на руль рядом с загорелой рукой Нади.

— Остановите!

Она повернула к нему встревоженное лицо.

— Ты тоже слышишь?

— Да, остановите немедленно. — Он решительно повернул ключ зажигания. На щитке вспыхнула и погасла красная лампочка. Машина остановилась у обочины. Наступила тишина.

— Тимошка, у нас авария — застучал подшипник. Почему так вышло, я пока еще не знаю, но сейчас надо решать, что будем делать. Починить я это не могу: надо открывать мотор, а как его ремонтировать? Обидно, конечно, ездим с начала войны, такого еще не бывало! — Голос Нади зазвенел, подбородок дрогнул. Но она быстро справилась с собой и сердито продолжала: — Отъехали мы без малого триста километров, не возвращаться же назад. А впереди Курган, до него километров около двадцати осталось. Двигаться сами мы не можем, стало быть, выход один: ждать попутную машину и, как это ни тошно, проситься на буксир.

Тимка поскреб в затылке. Он казался расстроенным больше Нади.

— А в Кургане что?

— Как что? Нужен станок, баббит… Я добьюсь. Мы обязаны доставить груз, как всегда, ко времени, я дала слово Катерине Власовне ездить без аварий.

Тимка беспомощно оглядел пустынную степь и грустно развел руками.

Попутчик не участвовал в этом разговоре: он был чужой. Сидя на краю придорожной канавы, он сосредоточенно рассматривал Тимкину спину. Наде показалось, что он любуется его новым ремнем. Такой же ремень, новенький и хрустящий, опоясывал солдатскую гимнастерку Андрея в последний вечер… Как трудно было разжать пальцы, отпустить тот ремень! Если б сейчас, в тяжелую минуту, был бы рядом он — родной, сильный человек, умелый шофер, скромный и молчаливый, чем-то похожий на этого…

— А ты что скажешь, товарищ?

Вопрос девушки вывел попутчика из задумчивости.