Эмиль Офин - Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]

Михаил уже был на дороге. Он схватил мотоциклиста и рывком поставил на ноги.

Я думал, пленный упадет на колени или что-нибудь в этом роде. Ничего подобного. Он только потер бока и вдруг доложил:

«Я не есть фашист. Я есть шестный немец. Я не же-лайт война, я желайт работать свой страна…»

Ну, а я сразу оборвал его:

«Прекратить болтовню! Откуда вы знаете русский язык?»

«Я есть до Гитлер немецкий комсомол унд штудирт русский книга. Я изучайт Ленин, знайт геноссе Эрнст Тельман».

Я внимательно оглядел немца. Это был крепкий белобрысый парень лет двадцати пяти. Бледно-голубые глаза его смотрели прямо.

«Ваша фамилия, имя и должность?» — спрашиваю.

Он опустил руки по швам и щелкнул каблуками:

«Рядовой Вальтер Брук. Я есть при персональный конвой генерал-майор Эрик Герман фон Блютих».

Я почувствовал, как сердце прыгнуло в моей груди.

«Куда и зачем направлялись вы по этой дороге?»

Немец промолчал. Видимо, з нем боролись противоречивые чувства. Я объяснил, что у него только один способ остаться в живых — отвечать честно на мои вопросы.

Пленный прямо смотрел мне в лицо:

«Если я говорю военный тайна — меня стреляйт майор СС; если молчу — убивайт вы. — Он пожал плечами и даже, как мне показалось, усмехнулся. — Это есть как в один русский сказка про богатырь: налево идти — теряйт конь, направо идти — ломайт голова».

Эта выходка немца меня подкупила: шутить, когда тебе вот-вот могут свернуть шею, способен не каждый. Вижу, и Михаилу понравилось самообладание немца.

«В вашем положении, — говорю, — не приходится ставить условия. Только после того, как вы расскажете, что я потребую, я смогу решить вашу судьбу».

Немец продолжал смотреть мне прямо в лицо. Потом сказал:

«Альзо. Я делал рейс осмотреть этот дорога для поездка фон Блютих…»

«Куда направляется фон Блютих?» — спрашиваю.

«На Жихарефф».

«Зачем?»

«Это я не знайт».

«А как вы думаете?»

«Фон Блютих есть артиллерийский генерал от генеральный штаб. Я думайт, он едет объяснять немецкий армий новый сильный оружий».

Ответы немца совпадали с имевшимися у меня сведениями.

Тут Павел подходит, докладывает мне, что при убитом найдены документы на имя фельдфебеля Ганса Лемке, письма. И еще подает мне несколько колечек и серебряные серьги.

«Товарищ старший лейтенант, как прикажете поступить с трупом и мотоциклом?» — спросил Михаил.

Внезапная мысль осенила меня. Я повернулся к немцу:

«Что будет, если вы вернетесь к тем, кто вас послал, и доложите, что на дороге все спокойно?»

Он вздрогнул и поежился: может, этот парень представил себе свое возвращение и доклад эсэсовцу, начальнику охраны генерала.

«Майор все равно присылайт узнавать, что есть с Ганс Лемке».

«А если вы скажете, что Лемке случайно разбился, и проверка подтвердит это?»

«Тогда фон Блютих будет ехать этот дорога».

Я приказал увести пленного, подождал, пока они с Михаилом скрылись в лесу, и сделал радисту знак следовать за собой.

Когда час спустя мы возвратились, Брук сидел на поваленной сосне, держал в руке кисет Михаила, свертывая козью ножку. Рядом валялась пустая консервная банка. Как увидел меня, сразу отдал кисет, вытянулся, щелкнул каблуками.

Я сказал ему — медленно, внятно:

«Вальтер Брук, сведения, данные вами, достоверны. Возьмите вашу машину и уезжайте, вы свободны».

А немец поднял руки и отступил назад:

«Нет-нет! Я не желайт война, я желайт плен! Я прошу…»

«Молчать! Час назад вы говорили, что вы бывший немецкий комсомолец. Что это было, болтовня?»

Вижу, немец обиделся. Я раскрыл планшет, подал пленному карандаш и стал диктовать по-немецки:

«Я, рядовой Вальтер Брук, — поставьте, говорю, номер части и фамилию командира, — не желая более служить захватническим планам проклятого фашизма, добровольно отдаюсь в руки советского командования и сообщаю сведения, касающиеся генерала фон Блютиха и целей его командировки в связи с внедрением нового вида вооружения». Подпишите. Все.

Я вырвал листок, спрятал его и громко, чтобы все могли слышать, сказал по-русски:

«Если вы окажетесь предателем и меня убьют или возьмут в плен, этот листок попадет к вашему начальству; если мне удастся спастись, мое командование сумеет переправить этот документ в штаб вашей армии. И в том и в другом случае эта записка будет вашим смертным приговором».

Немец не дрогнул. Он только беззвучно шевелил губами. Так ничего и не сказал.

Я приказал Михаилу привести на дороге все в такой вид, будто человек и мотоцикл разбились о дерево. Потом подал Бруку его документы и документы убитого, велел вернуться к себе и рассказать там, что спутник его погиб, налетев на сосну. А когда я вручал немцу отобранные у него и у второго, убитого, автоматы, девушка предупредила: «Они заряжены!..» — но тут же успокоилась: в двух шагах за сосной стоял Павел, указательный палец его правой руки лежал на спуске снайперской винтовки.

В тишине леса раздался звук заведенного мотора.

Когда мотоцикл Брука скрылся из глаз, я приказал ребятам положить в карман убитого кольца и серьги, всем сойти с дороги, лишние следы уничтожить.

Утром следующего дня на дороге появились три мотоцикла. Мы затаились намертво. На переднем приехал Вальтер Брук. Из коляски последнего выпрыгнул молодой офицер в форме СС; он осмотрел тело Ганса Лем-ке, нашел у него в кармане серьги и кольца, спрятал их в свою рукавицу. Тот факт, что драгоценности оказались при погибшем, видимо, успокоил эсэсовца. Он еще покрутился около трупа и жестом приказал убрать его. Мотоциклисты оттащили убитого в чащу, на несколько метров от дороги. Искалеченный мотоциклет столкнули в канаву.

«Also, alles ist ganz ruhig {Итак, все спокойно.}, — сказал офицер и, усевшись в коляску, скомандовал — Zuriick!»{Назад!}. Они тронулись с места.

Вальтер Брук немного замешкался — его мотоцикл не хотел заводиться, — поглядел на лесную чащу и бросил на снег клочок бумаги.

Когда пост номер один донес, что все три мотоциклиста скрылись из виду, я разрешил принести записку.

В ней стояло: «Фон Блютих будет ехать «оппель-капитан», в штатская шуба, середина конвой».

Но ни в этот, ни на следующий день на дороге никто не появлялся. Зуммер полевого телефона молчал.

Снегопады прекратились, мороз крепнул. Он, черт его подери, добирался до нас даже в глубине подпола. Мы прямо-таки коченели. Особенно ночью. Продовольствие, что взято было на две недели, подходило к концу…

На третий день терпение у нас полезло по всем швам. Народ мой совсем заскучал. Стали мы строить всякие предположения. Девушка наша, загибая пальцы, начала прикидывать: эсэсовцы приезжали в пятницу, а суббота — предпраздничный день. Ну, а по воскресеньям гитлеровцы и вовсе никаким делом не занимаются. Сегодня понедельник, и они, наверно, уже выехали.