Эмиль Офин - Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]

Что привлекло ее в этом человеке?.. Выпускной бал в институте совпал с шестидесятилетием профессора Турина. Произносились речи, оркестр играл туш, окна актового зала были широко раскрыты, и за ними — белая ленинградская ночь; светлые платья девушек на набережной, четкие силуэты подъемных плавучих кранов, и в пролете разведенного моста — бледное небо, прочерченное желтой полоской зари, догорающей над заливом. Чувство полной свободы владело Ольгой: позади годы упорного труда — зубрежка, дешевенькие платья, жесткая койка в общежитии, поспешные завтраки всухомятку, бессонные ночи перед сдачей курсовых проектов. Профессор Турин познакомил ее с племянником: «Это моя лучшая ученица. Будет отличным инженером».

Геннадий на восемь лет старше ее. Он тогда уже был старшим бухгалтером крупного завода.

Ольге дали назначение в Новосибирск, но Геннадий «нажал где надо», и все получилось «в ажуре» — Ольга никуда не уехала. Через два месяца они поженились.

Геннадий с первого дня знакомства окружил Ольгу заботой и вниманием. С годами его отношение не изменилось. Вот и сейчас — он спит на неудобной узкой кушетке, а ей предоставил широкую хозяйскую кровать. Ольга избавлена от всяких хлопот: они снимают комнату с полным пансионом, а их сын, трехлетний Толик, живет на даче у дяди.

Хозяйка кормит Ольгу и Геннадия тяжелой деревенской едой — сало, каша, свинина; даже курица фаршируется кусочками шпика, а перец — в каждом супе. Утром хозяйка осторожно просовывает голову в дверь и, убедившись, что Ольга уже проснулась, говорит всегда одну и ту же фразу: «Топрый тень. Что вы шелаете на опет, Олька Николаевна?»

Тоскливое чувство усилилось. Ольга повернулась к стене и долго глядела на выцветшие обои, под которыми обозначались кромки неплотно пригнанных досок. Вспомнился свой дом — тисненые обои, гитара с темно-голубым бантом; Геннадий, любитель антикварных вещей, купил где-то по случаю эту гитару, работы испанского мастера Маркоса. Один вечер он потренькал, глядя в самоучитель по цифровой системе, и больше к гитаре не прикасался — только заказал чехол и старательно написал на нем свою фамилию: у него привычка метить вещи. На его письменном столе лежит кожаная папка с золотым оттиском — «Дипломная работа О. Н. Калашниковой». За четыре года надпись потускнела, а кожа потеряла блеск и кое-где потрескалась, хотя Геннадий в солнечные дни прикрывал папку газетой.

За стеной часы хрипло пробили шесть раз. Кушетка под Геннадием заскрипела, он зашаркал домашними туфлями, зевнул.

Ольга закрыла глаза и сделала вид, что спит.

— Топрый тень, Олька Николаевна. Что вы шелаете на опет?

— Ну какая разница, делайте что хотите, Марта Августовна, — с трудом скрывая раздражение, ответила Ольга.

Она стояла у пятнистого трюмо, заключенного в потемневшую дубовую раму с нелепыми завитушками, и разглядывала свое лицо.

Кожа гладкая, и на щеках румянец. Но вот около глаз уже морщинки — совсем такие, как на папке с ее дипломным проектом. Откуда в двадцать семь лет морщины? «Что за фантазия ехать на лето в какую-то деревню! — вспомнила она слова Беллочки Брянцевой, жены директора мебельной фабрики. — Ребенок чудно устроен — на шикарной даче профессора Турина. Слава богу, можно подумать о себе. Мало ли что твой Геннадий любит рыбную ловлю. Тоже мне спорт! Теннис и танцы — вот настоящий спорт. Твой муж совершенно не считается, что в деревне ты постареешь и расплывешься. Отдыхать нужно только в Сочи».

Беллочка уже девять лет замужем; она «выскочила» сразу после школы. Муж исполняет все ее желания. У Беллочки постоянный пропуск в Дом кино, билеты на премьеры ей приносят домой, а на футбол и в магазины они с Ольгой ездят на служебной «победе» Брянцева.

Ольга неприязненно подумала о Геннадии: «Сам растолстел и хочет, чтобы я тоже расплылась». Она обеспокоенно оглядела в зеркало свою фигуру и заметила, что её халат завязан полотенцем, — утром она не могла найти пояска и взяла, что попалось под руку.

Ольга осмотрелась: неубранная постель, один чулок лежит на полу, другой — вместе с резинками свешивается со стула, платье брошено в ногах на кровати. «Где же, однако, пояс от халата?.. Ах, да не все ли равно…» Ольга присела к столу и подперла рукой щеку. В комнате хозяев тикали стенные часы, маятник однотонно постукивал, и это действовало на нервы — так же, как и доносящееся со дзора кудахтанье. На столе лежало начатое письмо к Беллочке; в нем всего пять строк, больше Ольга не могла придумать, — теперь эти строчки посыпаны яичной скорлупой.

Ольга откусила от пирожка, нехотя пожевала и положила пирожок на тарелку. «Сходить к Геннадию на озеро, что ли?» Она сняла халат и начала медленно одеваться.

Вокруг городка пологие холмы, горбатые поля со следами старого межевания; между хуторами аккуратные тропинки и дорожки. По берегу небольшого озера заросли лозняка и ольшаника, на спокойной воде редкие всплески рыбы, блеск стрекоз. Городок — одна вымощенная крупным булыжником широкая улица: вывески на эстонском и русском языках — «Райком», «Аптека», «Парикмахерская»; столовая, где за кружкой пива обсуждаются местные новости; почта, на которой знают в лицо всех адресатов.

За неделю, прожитую здесь, Ольга успела привыкнуть к ленивой, прогретой солнцем пыльной тишине городка. Но сегодня, едва выйдя на улицу, она почувствовала необычайное оживление. Жители стояли группками в тени тополей и, показывая руками на продавленный булыжник мостовой, переговаривались.

Проходя мимо пивного ларька, Ольга прислушалась.

Продавец — подвижной усатый дядька в белой неопрятной куртке, —высунувшись чуть не до пояса из окошка, горячо говорил своим клиентам:

— Даже зимой понаедут отдыхающие. Я буду продавать не пятьдесят кружек в день, а пять бочек!

— Подожди считать барыши, — может, еще никакой воды не найдут и курорта не будет.

— Ну, это дудки! Ночью приехало несколько партий, — продавец показал волосатой рукой на поцарапанный булыжник. — Стали бы сюда попусту гонять тракторы, да еще с прицепами! Когда я работал буфетчиком в Кисловодске…

Ольга медленно шла вдоль улицы. Домики кончились, булыжник — тоже. Теперь на мягкой дороге были отчетливо видны глубокие следы металлических гусениц. Солнце жгло голову и плечи. Ольга раскрыла зонтик, разрисованный островерхими пагодами и крылатыми драконами.

Из елового леска, куда сворачивали следы тракторов, доносился скрежет и характерный прерывистый стук работающей лебедки. Ольга остановилась.

— Еще новости, — вслух сказала она и пожала плечами.

Однако свернула с дороги и пошла к леску.

На поляне вокруг буровой вышки стояла толпа. Мальчишки влезали на гусеницы тракторов, норовили потрогать рычаги лебедки и глиномешалки, повиснуть на вздрагивающих шлангах насосов. Мужчины стояли поодаль, заложив пальцы в проймы жилетов и сдвинув на затылки шляпы, обменивались замечаниями. По желобу, от устья скважины, с бульканьем и плеском несся бурый от измельченной породы глинистый раствор. И Ольге сразу представился весь его путь: сейчас он пойдет в отстойный желоб, а потом, освобожденный от породы, — в приемный чан. Вот его подхватили насосы, и он вновь устремился в рабочую, затем в бурильные трубы; через отверстия в долоте глинистый раствор сильными струями ударит в забой — охладит долото, подхватит измельченную породу и опять — наверх…