Елена Озерецкая - Звенит слава в Киеве

Послами в далёкий край отправились епископ Мо, Готье Савейр, и Госселен де Шалиньяк, сир де Шони. Савейр был выбран потому, что считался мудрым и учёным. Он изучил различные науки, много размышлял и писал. А главное — епископ обладал осторожностью и серьёзностью, необходимыми для столь высокой и деликатной миссии.

Де Шалиньяк же должен был оберегать его при возможных в дороге многочисленных опасностях. Он ехал рядом с ним, в сопровождении своей свиты. Как выразился Савейр, он был Силой, защищавшей Мудрость.

Когда копыта епископского мула застучали по мощёным улицам Киева, Савейр изумился.

— Взгляните, сир Госселен, — обернулся он к ехавшему чуть позади Шалиньяку, — можно ли было ожидать, что мы найдём город столь обширный и богатый в этой отдалённой стране?

— М-да, — покручивая ус, ответил Шалиньяк, — боюсь, блеск его превышает наш добрый Париж…

— Князю Ярославу, видимо, просто некуда девать золото, иначе зачем бы понадобилось покрывать им башни? — продолжал Савейр, щурясь на сверкающие купола Софии.

В ярких лучах солнца блестели и другие купола многочисленных церквей Киева, и золотые насечки на оружии воинов, отдавших честь посольству у Золотых ворот, и тяжёлые длинные цепи, и мониста киевских жителей, окружавших шумной любопытной толпой медленно едущих всадников.

«Богатая, богатая страна…» — удовлетворённо думал епископ.

— Милости просим, гости дорогие! — приветствовал французов стоявший на лестнице, по княжескому приказу, Андрей. — Отдохните в ваших покоях да закусите с дороги, а потом пожалуйте в приёмную горницу к князю!

Услышав правильную латинскую речь, Савейр с изумлением взглянул на красивого, богато одетого молодого человека.

— Смею ли спросить о вашем имени и звании? — осведомился он.

— Кличут Андреем. Я вырос в доме князя Ярослава, а теперь назначен конюшим княжны Анны.

— Вот как? Очень приятно, господин Андрэ. Где же вы научились так хорошо говорить на древнем латинском языке?

— У нас многие говорят по-латыни, — улыбнулся Андрей, — первый — сам князь. Сын же его, Всеволод, одинаково легко на пяти различных языках беседовать может. Прошу вас в отведённые покои…

Богато убранные горницы снова приятно поразили послов. На крытых бархатом столах стояли золотые кубки и кувшины со сладким греческим вином, лежали переплетённые в кожу книги с тяжёлыми серебряными застёжками, а в красивые, тонкой работы подсвечники были вставлены толстые витые свечи.

— М-да… — снова проворчал де Шалиньяк, когда Андрей, вежливо поклонившись, оставил французов одних.

— Пожалуй, я не удивлюсь, если прекрасная принцесса, которой суждено стать королевой Франции, окажется не только белокурой и мечтательной, как о ней рассказывают, но и образованной… — задумчиво сказал Савейр.

— Ну, что вы, — засмеялся Шалиньяк, — разве бывают знатные девицы образованными?

— Поживём — увидим…

Когда ещё утром Андрей спрашивал князя, вести ли гостей по русскому обычаю в баню, Ярослав засмеялся.

— А помнишь ли, Андрей, что про нашу мыльню писали?

— Как не помнить, — не удержавшись, засмеялся и Андрей.

— Ну, так не веди. Долго ли до греха — не померли бы послы с непривычки. Прикажи в покоях подать умыться. Да не забудь, чтоб с привозным мылом, душистым, которым у нас девки балуются…

— Розой пахнет, — изумлённо фыркнул де Шалиньяк, передавая Савейру взятый с серебряного, украшенного богатой резьбой рукомойника желтоватый кусочек. Савейр со странной улыбкой повертел его в пальцах.

— Да, нельзя сказать, что мы нашли дикарей в этом Гиперборейском краю. Мыло, конечно, пустяк, но… знаете, де Шалиньяк, не пришлось бы нам признать Русь единой, более могущественной и более… счастливой, чем наша прекрасная Франция.

— Вы шутите, монсеньор!

— Нет, друг мой. Многочисленные связи Ярослава простираются от константинопольского двора до английского. Да и подумайте сами, не за красоту только решил король Франции взять жену из такой далёкой страны. Это решение продиктовано именно блестящим положением Руси… А если княжна действительно так красива, как об этом рассказывают, и если, конечно, князь Ярослав согласится отпустить её с нами, можно смело сказать, что история не забудет тех, кто преподнесёт Франции столь прекрасный подарок…

Де Шалиньяк приосанился.

— Не плачь, Анна, — грустно сказал Ярослав, — что делать? Такова уж судьба девичья — отца с матерью оставить да с мужем век вековать…

— Так, батюшка, коли б не даль такая…

— А сестры твои? Намного ли ближе? Помни: ты княжна Киевская, твой долг жизнь для блага Руси отдать. Надобно нам и с Францией дружбу иметь. Понимаешь ли?

— Понимаю… — всхлипнула Анна.

— Так полно слёзы лить. Выучилась ли ты уже сколько-нибудь по-ихнему?

— Малость понимаю. Говорить покамест не могу ещё. Андрей много более моего успел…

— Выучишься и ты. Времени впереди много…

И, поцеловав дочь, Ярослав поспешно вышел.

Анна обвела глазами горенку, где так весело пробежали годы её девичьей жизни. Вот и конец им пришёл…

Три месяца пролетело с тех пор, как приказала ей мать обрядиться для встречи незнаемых гостей. В тот вечер под сводами приёмной горницы ярко горели свечи, заправленные в серебряные чашечки в виде цветов, чтоб горячие капли воска не упали да не обожгли кого. На возвышении с тремя ступенями стояли два обитых парчой трона и низенькая скамеечка. Анна ещё раньше заглянула туда и поняла — это для неё скамеечка…

А как вышли они все — батюшка, матушка, братцы и она, Анна, — шум пробежал по скамьям с красными полавочниками, что стояли вдоль стен для бояр и знатных дружинников. Все встали, низко кланяясь княжеской семье. На батюшке был плащ парчовый, серебряный, на голове — диадема царская, каменьями сверкающая, а матушкино платье, до того пышное, что и подойти близко не давало, всё было расшито цветами золотыми… Братцы расселись позади тронов, на лавке, а ей велели на скамеечке сидеть. Господи, у всех-то на виду, и чужие эти так и впились в неё глазами. Старик серьёзный такой, уже не в чёрном, а в парчовом облачении, с кружевами, а другой, помоложе, — в богатом платье и всё ус крутит.

Анна было сперва подумала, не сам ли это жених, чего доброго, и огорчилась — не приглянулся он ей. Хоть она по уставу глаз и не поднимала, а всё разглядела. Но оказалось — вельможа, посол тоже. Король, наверное, такой, как Гаральд — высокий, красивый, весёлый. Может, и любит её? По рассказам, конечно. Вишь из какой дали сватов заслал, и дары в серебряных ларцах оруженосцы внесли пребогатые!