Полиен Яковлев - Первый ученик

И поставил три с плюсом.

В классе переглянулись. А Амоська — на десятом небе…

На перемене Самоха отозвал в сторону Токарева, взял за пуговицу и стал сердито внушать:

— Ты знай, это он тебя испытывает. Ухо держи востро. Он у нас, брат, идиотистый. Если кого не взлюбит — аминь. Могила. У него только Коля Амосик да вот Бух еще… К Нифонтову он тоже благоволит. Это ничего, что он им иной раз двойки ставит. Он им простит. А к тебе присматривается. Будешь расшаркиваться, в глазки его по-собачьи смотреть — поставит и тебе пятерку, а нет — забудь, какие они, пятерки, на свете есть. Станешь хорошо отвечать — все равно в конце четверти срежет. Он у нас — ух… Одно слово — Швабра.

Володька слушал…

— Впрочем, как хочешь, — продолжал Самоха. — Дружи с Амосовым, с Бухом — и дело твое в шляпе. Только к нам тогда в компанию не суйся.

— А ты что за птица? — вдруг резко спросил Володька. — Какое тебе дело?

— Не птица я, а Самоха. Не ори.

— Самоха… Чихал я, что ты Самоха. Без тебя знаю, что делать! Сам по-собачьи в глаза смотри, если нравится. Дурак!

Смерили друг друга. Самохин сказал первый:

— Надулся… Как пузырь бычачий… Лопнешь.

Ткнул Володьку пальцем в живот и улыбнулся.

— А ты не лезь с глупостями, — обиженно ответил Володька. — Сроду я не подлизывался. А будешь лезть, так я не посмотрю, что ты самый сильный в классе. Сам целуйся со своим Амосовым… Иди от меня.

Самохин искоса посмотрел на Володьку, поправил на себе пояс и процедил сквозь зубы:

— Думаешь, мне жалко, что ты хорошо учишься? Думаешь, я…

— Ничего не думаю. А чего ты от меня хочешь?

— Слова тебе нельзя сказать… Ишь, раскраснелся. Рыжий, как огонь. Настоящий мухомор ты…

Неожиданно придуманное для Володьки прозвище так понравилось Самохе, что он звонко и весело засмеялся. А смех был так прост и искренен, что Володька даже и не подумал обидеться. Сам до ушей улыбнулся.

— Ну и пусть мухомор, — добродушно сказал он. — Плохо разве? А ты кто? Самошка-блошка?

— Я? Нет, брат, не блошка. Ко мне никакая кличка не пристает. И так пробовали называть и этак — ничего не выходит. Самоха я, да и только. Вот уже пятый год, как Самоха. А ты не злись, убери губы. Думаешь, я забыл, как ты за меня директора просил? Ты думаешь, я против тебя иду? А если сказал тебе то да се, так я не потому. Чудак ты… А бровь у тебя почему одна выше, а другая ниже?

— Так родился. А тебе что? Завидно?

Самоха сел рядом. Вздохнул:

— Ты не дуйся. Меня, брат, Швабра тоже поедом ест. Только я теперь — тьфу. Не горюю. Мне теперь все разно… А у нас тут весело. Коряга и Медведев — хорошие ребята.

— Да и ты, похоже, что неплохой…

— Правда?

Самохин обрадовался.

— Я что? — сказал он. — Если меня не трогают, и я не трону… Ты в чехарду любишь скакать?

— Люблю. А ты?

— Я тоже…

В классе почти никого не было. Все носились по коридору. Мухомор и Самоха сидели молча.

Ударил звонок. Гимназисты шумно ринулись в класс. Самохин поднялся и тихо спросил Володьку:

— Дружить хочешь?

— Хочу, — твердо ответил тот.

— Ладно… — Потоптался на месте, пошарил в карманах и сказал ласково: — Значит, ты Мухомор теперь?

— Да.

— Так… Окрестим с музыкой. А вот и печать тебе.

И Самоха со всего размаху хлопнул Володьку по спине. Тот даже пригнулся.

— Ничего, — виновато сказал Самоха, — это на память, в знак дружбы. Это у нас правило такое. — И пошел к своей парте.

Сел и вдруг почувствовал какую-то новую, теплую радость. Весь урок был молчалив и тих. О чем-то все думал… Думал и улыбался.

А Володька время от времени оглядывался на него и почесывал спину…

На перемене Самохин позвал Корягина и Медведева, отвел их в сторону и сказал строго, по-деловому:

— Сегодня же крестины.

— Имя? — спросил Медведев.

— Мухомор.

Подумали, одобрили.

Самохин оглянулся по сторонам. Убедившись, что никого нет, повернул Корягина к себе спиной, вывел ему мелом на куртке рожу и сказал:

— Иди, сын мой, и пророчествуй.

Не прошло и пяти минут, как весь класс уже знал о предстоящем торжестве и новоявленном «пророке».

А «пророк» стоял на кафедре и провозглашал мрачно:

Многие шли и каялись.

Медведев пришел первым и сказал:

— В дневнике кол на четверку перестряпал. Прости, святой отец.

— Молись! — дико заорал «пророк». — Молись, обезьянья рожа!

— Вот будет вам, — заметил Амосов, — вот будет вам, если батюшка узнает.

— Ты не скажешь, так не узнает, — заметил кто-то.

— А вы не кощунствуйте. Грех. Будет вам на том свете.

— Смотри, как бы тебе на этом не было, — пригрозил Самохин и подмигнул Корягину. Тот понял и утвердительно кивнул головой.

На большой перемене почти всем классом сбились в уборной. Старшеклассники возмутились, им самим было тесно. Однако после долгих споров, за две булки и три яблока, они согласились очистить помещение.

Началось «крещение».

Притащили Володьку, поставили в круг.

Медведев провозгласил:

— Вонмем!

Хор тихо и стройно:

— А-минь…

Корягин откашлялся и начал самохинскую панихиду:

Хор (молитвенно):

Корягин:

Хор продолжал подтягивать, повторяя припев, а Коряга все громче и громче:

Хор (еле слышно):

Самохин:

— Стой!

И вышел, ведомый под руки двумя приготовишками, польщенными великой честью прислуживать при таком исключительном торжестве.

— Братья! — запел Самохин. — Подайте мне древний кубок.

Приготовишки с трепетом исполнили его приказание, притащили кружку с водой.