Полиен Яковлев - Первый ученик

— Ладно, — согласился Мухомор, — постараюсь.

На том и решили.

Встретив в коридоре Амосова, Самохин послал ему воздушный поцелуй и сказал:

— Привет от старых штиблет.

А потом подошел ближе и серьезно:

— Эх, Коля, Коля… А ведь я видел, как ты сдирал на письменной. А вот не пожаловался же на тебя. Свинья ты недожаренная.

— Когда? Когда? — заюлил Коля. — Никогда я не сдирал. Приснилось тебе.

— Не мне, а твоей бабушке приснилось, — обозлился Самохин. — И чего врешь? Что я тебя выдам, что ли? Эх… Впрочем, что ж… Ходи, Коля, гуляй, Коля… Животное ты, Коля. Кишка ты маринованная, Коля… И зачем только твоя мама такую устрицу на свет родила?…

Утром по гимназии разнеслась молва: Лихов арестован! (Тот самый Лихов, о котором директор говорил отцу Мухомора: «Учится у нас сын кухарки, и, представьте, ведёт себя довольно прилично»).

Все — от приготовишек до восьмиклассников — только и говорили об этом происшествии. Утром Лихов надел шинель, ранец, вышел за калитку и вместо гимназии попал в полицию.

За что арестовали — никто не знал. Директор ходил туча тучей…

Ко второй перемене выяснилось, что Лихов имел связь с теми, кого судил Колин папа. А присудили тех троих к высылке на дальний холодный Север.

На большой перемене Мухомор вызвал Самоху в раздевалку и там сообщил:

— Сегодня ночью еще арестовали несколько рабочих. Вот и Лихова, должно быть, по тому же делу.

И совсем тихо-тихо, на ухо:

— У нас тоже был обыск. У отца все перерыли.

— Да ну? — испугался Самоха. — Не может быть!

— Тсс! Ты не шуми. Я тебе правду говорю, только ты никому ни звука. Все перерыли, но ничего не нашли. Так и ушли ни с чем. Мать испугалась, а отец — ничего, сидел и улыбался только.

— А за что это аресты? В чем дело? Ты знаешь?

— Знаю… Рабочие хотят, чтобы не было царя. Есть такие революционеры. Вот они и стараются, чтобы все рабочие были заодно. Эти революционеры — они… они же и есть рабочие… Только ты, Самоха, язык держи за зубами.

— Так, — задумался Самохин. — Значит, они вроде, как мы, против Швабры. А по-моему, все-таки лучше царь, чем Швабра. Царь мне ничего не сделал, а Швабра поедом ест.

— Ты не понимаешь, — обиженно сказал Мухомор. — Сравнил тоже… Ты и рабочие… Царь и Швабра…

А сам подумал: «Вот досада! Не умею объяснить как следует». Вдруг обрадовался: сообразил. Сказал:

— Не будет царя — и Швабры не будет. Свобода будет в гимназии. Придираться не будут, любимчиков не будет. Лафа будет. Зря наказывать не будут. В карцер дверь кирпичами заложат — и крышка.

Самоха рот разинул. Подумал и сказал недоверчиво:

— Ну, это ты чересчур. Что же, у нас и Попочки не будет? И без обеда оставлять не будут? Чепуха. А Лихов что делал? Он тоже против царя? Против карцера?

— Конечно.

— Влетит ему теперь, да? Из гимназии тю-тю… А хороший он был. Я у него папиросы брал. И всегда он такой серьезный. Раз я стою в уборной, и Лихов стоит. И этот, как его… Веретенников, у которого отец гостиницу держит. Вот Веретенников и говорит Лихову: «В России революцию нельзя делать: в деревне — мужичье, а рабочие — пьяницы. Им дай власть — они перепьются и всех перережут. Будет один грабеж, и больше ничего».

А Лихов его дразнит. Спрашивает: «А тебе жалко, если у твоего папы гостиницу отберут?». — «Конечно, жалко, — говорит Веретенников. А потом добавляет, знаешь, с такой ядовитой насмешкой: «Хорошо, что у тебя, кроме старых штанов, ничего нет». — «А я, — говорит Лихов, — за тебя и штанов старых не дал бы».

Ну, тут они и повздорили. Народу собралось много. Шум подняли. Попочка заскочил. Старшеклассники к нему: как, мол, можно без царя? Попочка как начал их ругать, как начал их ругать! А потом увидел меня и набросился: «А ты, — говорит, — чего тут среди старших крутишься? Чего всякие глупости слушаешь?»

И прогнал из уборной.

— Мне Лихова жалко, — сказал Мухомор. — Давай соберем ему денег. В Сибири, знаешь, ему плохо будет.

Самоха с радостью:

— Вот это ты хорошо придумал! Обойдем потихоньку все классы и соберем. Айда! Давай сейчас собирать. Я у сестры рубль выпрошу.

Мухомор не успел ответить, как ударил звонок.

— Что это? — удивленно спросил Самоха. — Еще перемена не кончилась, а уже звонят. Пойдем. Что-то есть…

А по коридору уже топали две сотни ног. Парадный зал был распахнут настежь. Попочка суетливо расставлял гимназистов парами и кричал:

— В зал! В зал, господа! Живей!

Построились в зале рядами и загудели. Каждый допытывался:

— В чем дело? Что будет? Зачем собрали?

Попочка отвечал коротко:

— Узнаете. Не галдеть!

Вдруг в зал — сам Аполлон Августович. Серьезный-серьезный. А за ним — батюшка и Швабра.

— Тсс! — поднял руку Попочка. — Смирно!

Аполлон Августович встал лицом к шеренгам. Молча и испытующе разглядывал серые ряды. Батюшка кусал бороду и украдкой выглядывал из-за его спины. Швабра рассматривал потолок…

— Дети, — тихо начал директор.

В задних рядах солидно откашлялись восьмиклассники. Кое-кто осторожно пощупал пробивающиеся усы…

— Дети, — еще раз сказал директор и, заметив малышню, обратился к Попочке:

— Этих уведите. Оставьте с четвертого по восьмой включительно.

Малыши обиженно вышли.

Когда за ними закрылась дверь, директор сделал шаг вперед и спросил:

— Дождались?

И вдруг визгливо:

— Чтоб у меня этого больше не было! Безобразие! Позор! Осрамили учебное заведение.

И снова сделал большую паузу, колко впиваясь глазами в каждого.

И опять тихо:

— Достукались… Дочитались подпольных книжек… Прокламаций… С бунтарями знакомство завели?… Идеи безнравственные…

Сердито покрутил в воздухе пальцем.

— Бессмыслицей отравились. Корову через ять пишете, а туда же… Ну, хорошо, — переменил он тон, — пусть вам не жаль чести гимназии, чести мундира. Пусть. Но отцы, но матери?… Матери, которые вас воспитывали, холили, берегли… Эх!

Достал платок и высморкался.

— Государство дает вам знания, образование, воспитание…

— Поведение, внимание, прилежание, — тихо добавил Самоха.

— А? — не расслышал директор. — Да-да, воспитание… На вас надеются… Вас готовят быть честными чиновниками в разных ведомствах, а вы… А вы политикой вздумали заниматься. Ну что общего между гимназией и политикой? Какое вам дело до политики? Преступниками хотите быть? Да?

Коля Амосов испуганно смотрел на Швабру, а Аполлон Августович продолжал:

— Я не говорю о всех. Большинство из вас несомненно благоразумны, но вот ваш товарищ Лихов… Вы уже все слышали, что случилось с ним?

— Да, — твердо ответил кто-то, — слышали. Просим освободить Лихова…

— Это кто сказал? Я спрашиваю: кто сказал?!

В зале молчали.