Полиен Яковлев - Первый ученик

— Люба, ты, как хочешь, а я…

— Ээ, — только и смог выговорить Люба и побежал вслед за Мухомором.

Оставшись один, Амосов подошел к калитке и снова задвинул засов. Повернулся и медленно направился к дому. Неожиданная встреча с Мухомором удивила его. Но вскоре удивление стало сменяться другим чувством — нехорошим и неприятным… И чем больше Амосов старался от этого чувства отделаться, тем настойчивей оно овладевало им.

— Ну и что ж такого? Ну и что ж такого? — пытался успокоить себя Амосов, но, как назло, ему становилось еще досаднее, еще неспокойнее. Он понимал, что поступил низко.

— Эх, да, авось, никто этого рыжего не тронет, — снова попробовал он утешить себя. — И что это за воображение? Подумаешь!.. Гм… Не захотел прятаться у нас во дворе… Не захотел и не надо… При чем тут я?

С этими словами он опять подошел к калитке, открыл ее и осторожно выглянул на улицу. Там было тихо.

— Ну и шут с ним, — сказал вслух Амосов и вернулся во двор. Однако на душе у него все еще было не совсем спокойно… Тогда он пошел в комнату, сел за рояль и, отстукивая одним пальцем клавиши, запел:

— Бог мой! Что за музыка? — появилась в дверях мама. — Оставь, пожалуйста, у меня и без того мигрень.

— Фу! — вскочил Коля. — Никогда поиграть не дадут.

Захлопнув крышку, вскочил, надулся и побрел в свою комнату. Взяв в руки книгу, прилег и стал читать. Зевнул раз, другой, закрыл книгу и потянулся.

— Какая скучища…

И опять зевнул.

Лебедев и его товарищи тоже еле выбрались из перепалки. Проводив по домам гимназисток, они шли по улице, стараясь держаться непринужденно, и тихо разговаривали.

— От нагаек кое-как избавились, — хмуро сказал Минаев, — а вот от директорских выговоров теперь вряд ли нам уйти. Как бы нас из гимназии не того…

— А тут еще экзамены на носу, — напомнил Долгополов. — За то, что мы не пришли на урок, нас, конечно, из гимназии не выгонят, а вот за участие в маевке…

— А заметили? — спросил Минаев. — Гимназисток тоже было много. Аню один казак чуть-чуть не огрел нагайкой.

— Я бы его убил! — невольно вырвалось у Лебедева, но он спохватился и умолк.

Товарищи украдкой глянули на него, но никто не сказал ни слова.

— Попочка, наверное, уже доложил Аполлону, — проворчал Минаев. — Вот еще личность…

— Да… Мелкая душонка.

— Пошли по домам, товарищи! — предложил Лебедев. — Завтра утром встретимся в гимназии. Только уговор: пока все не соберемся, на глаза начальству не показываться, а то начнут нас расспрашивать поодиночке. Это хуже всего. А ты, Минаев, почини рукав, смотри, он у тебя еле держится.

— Еще бы, — сказал Минаев. — Подбежал ко мне какой-то тип в пиджачке. Рожа пьяная. Так сивухой от него и прет. Схватил за рукав и орет: «А ну иди, иди к директору, он тебе покажет, как в такие дела путаться». Орет, слюни у него изо рта текут. Зло меня взяло. Я как развернусь, да как ударю его по лицу, а он, мерзавец, еще крепче в рукав вцепился. Я и так, я и этак, не вырвусь, да и только. Наконец, улучил удобный момент, дернул руку, а рукав — ррр и пошел по шву. Спасибо кто-то подоспел на помощь, а то я либо совсем без рукава остался бы, либо этот тип действительно приволок бы меня к Аполлону Августовичу.

— Либо, — сказал Лебедев, — сделали бы из тебя котлету. Этим пьяным черносотенцам попадись только в руки… Ну, пошли. Кому куда? Я — направо.

И, распрощавшись, они разошлись в разные стороны.

Когда Медведев явился домой, мать спросила:

— Почему поздно так из гимназии?

— Нас водили всех на прогулку…

— А где фуражка?

— Я наклонился над рекой…

— Неправда! — оборвала мать. — По глазам вижу, что неправда. Покажи глаза.

— Вот еще, — отвернулся тот. — Говорю — значит, правда.

— Покажи глаза, — повторила мать. — Так, так, — покачала она головой, — нечего сказать, хороший мальчик. Так где же ты был?

Не умея выпутаться, Медведев ответил:

— Дрался.

— С кем же ты дрался?

— С войсками.

— Что?

— С конницей.

— Боже, — сказала мать, — ты совсем дурак. Был маленький — я тебя в угол ставила, а теперь что я буду делать с тобой? Что?

— По-моему, ничего, — спокойно ответил Медведев.

— Из дому выгоню! В пастухи отдам! — не унималась мать. — Ты меня еще долго изводить будешь?

— Если бы ты читала Гюго, так ты бы…

— И Гюго отберу, и все книги в печке сожгу.

Медведев надулся и сел за стол.

— Ешь хорошенько! — уже не помня себя, кричала мать, ставя перед ним супник. — Боже мой, ну почему ты не маленький? Я бы снова тебя отлупила зонтиком.

И, окончательно разволновавшись, она заплакала и ушла из комнаты.

Медведев оглянулся, вздохнул и потянулся за ложкой…

События разворачивались быстро.

В тот же вечер в мужской и женской гимназиях состоялись заседания педагогических советов.

В мужской гимназии решили: «Лебедева Петра, ученика восьмого класса, за безобразное поведение, за подстрекательство и личное участие в уличных беспорядках к выпускным экзаменам не допускать. Остальным сделать строжайшее внушение и предупредить в последний раз».

В женской постановили: «Ученицу восьмого класса Анну Шурупову за безобразное поведение, за подстрекательство и личное участие в уличных беспорядках к выпускным экзаменам не допускать. Остальным сделать строгое внушение и предупредить, что если они…»

Остальное все понятно.

В аптеку вошел Лебедев. Самоха увидел его и… покраснел. Ему вдруг стало стыдно, что он уже не гимназист, а какой-то аптекарский мальчик, ступкомойщик, как прозвал он себя.

— Здравствуйте, — не совсем дружелюбно ответил он на поклон Лебедеву и пошел было за перегородку, но тот остановил его и сказал:

— Будьте добры… На десять копеек мятных капель…

Самохину еще не разрешалось заниматься отпуском лекарств, но, боясь окончательно уронить себя в глазах Лебедева, он решил нарушить это запрещение и направился к дальнему шкафу, где стояли пузырьки с мятными каплями.

Лебедев пошел вслед за ним и, улучив удобную минуту, шепнул:

— Тсс… Самохин…

Тот оглянулся, спросил удивленно:

— Что?

— Выйди к воротам, есть важное дело, — шепотом сказал Лебедев и, чтобы отвлечь подозрение появившегося в дверях Карла Францевича, закончил нарочито громко:

— Да-да, на десять копеек мятных капель и зубного порошка коробочку.

— Может быть, пасты? — подошел и любезно спросил Карл Францевич. — Есть прекрасная паста. Она, знаете ли, так приятно освежает рот. Разрешите предложить? А ты чего здесь? — вдруг грубо сказал он Самохину и кивком головы указал ему на перегородку, за которой скрывалась неприглядная ступкомойка.