Галина Демыкина - Как тесен мир

— А где Ада? — спрашивает он.

— Тоже на вечер пошла, — с готовностью отзывается Нина. — Пойдем, Сашка.

Нина совсем как взрослая — добрая такая, ласковая, спокойная, с телячьими глазами.

А Саше совсем не спокойно. Он сам не знает, что ему надо. Только не сочувствия, вовсе нет. И не понимания. Ему душно, ему хочется распахнуть все двери — двери дома, поселка, всей узенькой своей жизни: школа — дом — школа, — хочется разомкнуть все, что сомкнуто вокруг, раздаться вширь, прорасти, пробить головой потолок… У него ощущение, будто он вырос из какой-то одежки, а новой нет, и ему тесно и надо, надо уже все менять!

— Ну, пошли? — говорит Ленечка. — Сашка, захвати гитару.

За средним, самым шумным, столиком царила бабушка Саша. Она разрумянилась, глаза и волосы ее блестели, как в те далекие восемнадцать лет, о которых она вела речь.

— Чтобы как в студенческие годы, — говорила она, подняв над столом бокал, — дружба, дружба и дружба. Давайте выпьем. Старые друзья не ржавеют!

Ее серые старушки, дед Столяров, Вера Ефимовна и еще кто-то с других столиков заговорили сразу, потянулись чокнуться. И папа Ира подошел, и мама Саша. Бабушку Сашу любили, многие помнили ее почти девчонкой.

— И с зятем моим чокнитесь, — просила бабушка Саша. — За что только моей Сашеньке такой муж! Ну да как говорится: каждому овощу — свой фрукт! Ваше здоровье, Вера Ефимовна! Василь Васильевич, Ниночка, Валюта, — это уже к старушкам, — я всем вам так благодарна! — И вдруг взмахнула свободной рукой, громко запела:

Они привстали над столами, они тянулись друг к другу. Сколько всего было — тягот, войн, радостей встреч и горечи недомолвок, — всего, всего было много, а вот выжили и опять собрались вместе, как в студенческие времена:

Саша вошел на цыпочках, сел на скамейку у двери, им, ребятам, за столиками еще не полагалось.

Ему сначала неловко было, что бабушка Саша так громко говорит и поет, но потом увидел — ничего. Ее принимают. Очень даже. Проходит, проходит бабушка Саша! За ближним столиком сидел Сергей Сергеич рядом с Жучко, Адой, Владленом и Светланой. Светку, значит, уже взяли за столик — шестнадцать лет.

Сергей Сергеич оглянулся на Сашу, кивнул ему.

— А в этом что-то есть, а? — сказал он.

пели, размахивая пустыми рюмками, старые люди. Они уже давно не пили ни водки, ни вина, но сегодня опьянели от взаимного тепла, от излучения дружбы.

— Тесно от друзей, — сказал опять Сергей Сергеич, обращаясь к Саше. — Ведь они и правда дружны.

— Вот я и говорю! — потянулся с соседнего стола захмелевший папа Ира. — Я и говорю, мир тесен! Приходит к нам одареннейший человек, очень молодой, правда, но видно: талантливый. Приходит на практику в лабораторию — и уходит. Всё, казалось бы, затерялся. Так нет. Вот он здесь, среди нас! — Папа Ира стоит рядом с невозмутимо сидящим Владом и держит его за плечо. — Давайте выпьем за талант, за одаренность, за счастливое сочетание ген, которое дает человечеству радость прорастать талантливыми людьми!

— Спасибо, — круто кивая, говорит Влад и тоже встает. — Я пью за поиск в науке и за успех в нем. — Он опрокидывает стопку водки, не закусывает и не закашливается. Из его слов не очень понятно, за кого он пил — за папу Иру или за себя, — и считает ли он папу Иру успешливым в поиске.

— Садитесь к нам, — зовет Сергей Сергеич папу Иру. — И Сашку посадим.

— Сашку уже чуть не посадили, — ухмыляется папа Ира. И спохватывается: — Ну, я шучу, шучу, конечно. Не хмурься, сынок.

И вот уже папа Ира и Сергей Сергеич сдвигают столики, что приводит в видимое огорчение Жучко. Он тревожно пересчитывает бутылки и бутерброды на своем столе, а яблоки и виноград — свою порцию — откладывает на тарелку.

— Девочки, девочки! — слышен поставленный голос бабушки Саши. — К нам! Идите к нам!

Саша оглядывается, но в дверях нет никаких девочек. Там стоят три сморщенные старушки, приодетые с щегольством начала века.

— Девочки, сюда!

И старушки спешат к столу бабушки Саши.

— Неверно, неверно рассаживаетесь! — кричит Жучко. — Ваши места вон за тем столиком!

Его не слышат, и он уходит наводить порядок.

— Правда, вы уезжаете? — говорит мама Саша Сергей Сергеичу.

Он радостно тянется ей навстречу. Мама Саша не может не нравиться. Даже Сергей Сергеичу.

— Да. Пора уже, — говорит он, светясь.

— Вы знаете, я жалею… Я жалею еще и с эгоистических позиций, — улыбается мама Саша. Она и улыбается тоже как девочка — вдруг и во все лицо. — Дело в том, что с вами очень поумнел мой Сашка-сын. — И добавляет смущенно: — Все мы эгоисты.

Сергей Сергеич ласково задумывается.

— У вас хороший Сашка. — И добавляет: — Но и я эгоист. Соскучился. Не прижился как-то в чужом месте.

Они долго молчат, оба продолжая и молчанием разговор.

— А я прижилась, — говорит потом мама Саша. — С детства ведь здесь. Вроде бы и надоело, а уеду — скучаю, скучаю.

— Здесь тесно, — говорит вдруг Ада. — Все домами заставлено.

— Это недавно понастроили, — вскидывает голову мама Саша и начинает рассказывать, какой тут был лес, а грибы росли прямо в роще. И народу было мало.

Влад наклоняется к Аде:

— Тебе хочется ехать?

— Да. Я тоже соскучилась. Я не могла бы жить здесь.

— А я не смог бы жить в лесу или в деревне. Урбанист. С ног до головы.

Ада серьезно качает головой:

— Да, да…

— Что «да»? — резко спрашивает Влад. И вдруг смеется: — Эх ты, нерпа!

— Почему?

— Ну, помнишь у Сельвинского: «Замечательные наши отношения на ее решимость не влияли».

— Ты ведь помнишь и конец стихотворения? — спрашивает Ада и опускает голову.

— Да, конечно, — уверенно говорит Владлен.

Саша слушает обрывки чужих разговоров, и они звучат издалека. Словно был другой Сашка, эдакий рубаха-парень с гитарой, и другая Ада… От ее присутствия в поселке тому Сашке не спалось, и все летело перед глазами, и самому леталось… И почему-то была Светка, которой теперь будто и нет, хотя она глядит на него во все свои русалочьи глаза…. И все эти люди… Хорошие, в общем, люди, если вычесть из них Жучко. И того Жучко, что мечется по залу, и того, который таится в них. И весь поселок его детства…

Саше теперь он не казался ни смешным, ни скучным, ни враждебным. Просто очень далеким, как воспоминание. Он точно перешагнул куда-то, и в том неизвестном еще мире реальным был, пожалуй, только Владлен. И еще, наверное, Сергей Сергеич. А потом, когда-нибудь, будет и Ада, когда совсем уйдет из памяти эта дорожка в лесу, ельник, белка на тропе и то ночное путешествие — имени ее — по обрыву над рекой. А может, это и не уйдет. Тогда для него не будет Ады. Почему-то так. Пока так.