Рудольф Распе - Вечера барона Мюнхгаузена

Что же касается материала, то, как я уже выразился, сорт его играет первостепенную роль. Помню, как я добился даже от песка такого высокого качества, что сумел оказать благодаря этому величайшую услугу персидскому шаху. О случае этом вы можете прочитать в любом астрономическом учебнике Персии.

Дело было так. Покойный шах был, как известно, мечтательнейшая натура. Ничего не доставляло ему такого удовольствия, как ночные прогулки при луне. Когда я прибывал в Шираз, его величество брал меня обыкновенно с собою на такие прогулки, во время которых милостиво напевал мне песни знаменитого персидского поэта Гафиза.

Однажды, прогуливаясь по аллее, обсаженной благоуханными розами, его величество схватил меня за рукав.

– Гляди! Опять на Луне появились эти отвратительные пятна!

Я хотел объяснить шаху, что это явление называется у нас частичным лунным затмением, но шах прервал меня восклицанием:

– Какие глупости! Это пятна ржавчины, которая появляется на Луне вследствие сырой погоды. Спроси у моего придворного астронома.

Возражать было невозможно, и единственным желанием моим сделалось желание очистить Луну от этих огорчающих шаха пятен. Ночью же я разыскал прибывшего вместе со мною корабельного плотника, и мы без труда в течение нескольких часов начертили план сооружения, при помощи которого решили спустить вниз Луну.

Утром на аудиенции я доложил его величеству о своем плане.

– Мюнхгаузен, – воскликнул шах, обнимая меня, – если ты действительно очистишь Луну, клянусь бородою пророка, я сделаю тебя графом персидским!

Главное, нужно было добыть тончайшего песку, способного не только счистить ржавые пятна с Луны, но и отполировать ее заново. По приказу шаха, в мое распоряжение отдано было несколько рот солдат, и шестьсот человек день и ночь работали специально над просеиванием песка. Через две недели все было готово: и сооружение для спуска Луны, и песок. И смешно было думать о том, что в Европе воображают, будто Луна скрылась из-за так называемого новолуния, между тем как в действительности это мы в Ширазе спустили ее вниз и песком счищали ржавчину, портившую блестящую ее поверхность. Ни единого пятнышка не оставили мы на Луне.

Как-нибудь при случае, друзья мои, не забудьте мне напомнить, чтобы я показал вам ордена, полученные мною в Персии за эту маленькую услугу шаху.

Лучшее качество, как и высшая порода, это моя слабость, или, если хотите, моя сила. Какой-нибудь гвоздь у меня, и тот должен быть крепким, первосортным. Кстати, такой именно гвоздь, завалявшийся у меня в кармане, доставил мне однажды не что иное, как драгоценнейший мех великолепной черно-бурой лисы.

Я встретил ее в одной из дремучих чащ русского леса. Шкура этого животного слишком ценна, чтобы портить ее пулями или даже дробью. Тут-то я и вспомнил о своем гвозде и, достав его из кармана, зарядил им ружье. Один меткий выстрел – и превосходный хвост Рейнеке-Лиса был пригвожден к дереву без всякого вреда для его меха. Тщетны были попытки вырваться, гвоздь держал крепче капкана. Я спокойно подошел к животному, вынул свой охотничий нож и сделал надрез на морде лисицы. Затем несколькими ударами хлыста я заставил лисицу вылезть из своей шубы, так что она голая пустилась наутек. Воображаю, как ее встретила лисья семья, когда она явилась домой в таком непритязательном виде! Во всяком случае, я вернулся домой более богатым, чем эта бедняга, жертва моего отличного гвоздя.

Разумеется, изобретательный гений человека способен придавать вещам свойства, которых они и не имели. Мне пришлось как-то убедиться, что обыкновенная на вид мазь получила способность, которую необразованный ум мог бы принять за чудо. Дело в том, что один уехавший в Америку приятель прислал мне как-то в подарок несколько банок помады для волос своего изготовления. Я бороды никогда не носил и велел своему лакею поставить эти ненужные мне банки в кладовую. Он уместил их на окне, выходившем на солнечную сторону.

Спустя несколько месяцев, друзья мои, вхожу я в кладовую и вижу, что под влиянием солнечного зноя жир в банках растаял и расползся по помещению, покрыв пол чуть не по колено. Из любопытства я обмакнул в эту массу палец и помазал у себя под носом. Наутро, взглянув в зеркало, я вскрикнул от изумления: на месте, к которому я прикоснулся над губой, вырос большой и шелковистый, истинно гусарский ус.

Тогда я решил подшутить над своим цирюльником, приходившим брить меня через день. Едва он меня побрил, я вышел в другую комнату и натер подбородок подарком моего приятеля. Через несколько минут я вернулся к цирюльнику и сердито указал ему на щетину, уже выступившую на выбритых местах. Изумленный брадобрей снова повторил свою работу. Но я был неумолим: семнадцать раз, побрившись, я выходил из комнаты и тотчас же опять возвращался с бородой. У цирюльника окончательно притупились все бритвы, и от усталости он едва мог двигать руками. Никогда не забуду я этой потехи и очень сожалею, что у меня не осталось сейчас ни капли этой чудесной помады: то-то мы позабавились бы снова!

Признаться, я после описанного случая всю помаду израсходовал на своего пони. Он сделался длинношерстистым и курчавым, как пудель, и прохожие очень смеялись, когда он бегал за мною, как огромная собачонка, и только ржал, вместо того чтобы лаять. Неважно пришлось тогда лишь моему кучеру, ухаживавшему за этим пони. На руках его, на ладонях, выросли густые и длинные пряди волос, а когда он случайно прикоснулся к щеке, то и на ней выросло нечто вроде пушистого хвоста, так что кучер утешился только тем, что взял у меня расчет и стал показывать себя на ярмарках, чем и заработал впоследствии, как я слыхал, немалую толику денег.

Если бы не поздний час, я рассказал бы вам, дорогие друзья, о последующих приключениях с этим же литовским конем.

Но это от нас не уйдет, а пока я пожелаю вам спокойной ночи и самых лучших сновидений. Надеюсь, что правдивые истории, услышанные вами от меня, поспособствуют тому, чтобы сны ваши были действительно приятны.

Чокаясь с вами, друзья и приятели, я вспоминаю, как далеко от этой мирной обстановки приходилось мне бывать и даже иногда перестаю удивляться недоверчивым людям, которые косо поглядывают на рассказчика, хотя и не могут сомневаться в абсолютной точности его повествований.

Можно ли сравнить окружающее меня теперь благополучие с тем далеким временем, например, когда, попав к туркам, я вынужден был сторожить султанских пчел. Ранним утром мне приходилось выгонять их на луг, где они питались соками полевых цветов, а к вечеру вновь загонять их в ульи. И вот однажды, когда начало темнеть, к ужасу своему я заметил, что в стаде моем недостает одной пчелы. Бросившись на поиски ее, я набрел на такую сцену: два медведя, повстречав мою пчелу, напали на нее и собирались, по-видимому, растерзать ее, чтобы воспользоваться ее запасом меда. При мне не было, разумеется, никакого оружия, кроме маленького серебряного топора, являющегося отличием султанских сторожей.