Марк Ефетов - Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести

За год акация моя разрослась, на ней уже зашуршали листочки — маленькие, светло-зелёные. Они окружали деревцо как бы дымкой.

После работы в саду у нас был последний урок, на котором Серафима Петровна прочитала нам страницу из рассказа Чехова «Счастье». И мне вот что запомнилось из написанного этим писателем:

«Есть счастье, а что с него толку, если оно в земле зарыто. Так и пропадает добро задаром без всякой пользы, как полова или овечий помёт».

Я вспомнил свой сон на корабле и подумал: «Что там полова и овечий помёт! Деньги и бриллианты тоже могут не принести никакого счастья, если ты их сам не заработал».

Больше всего я любил первые уроки после каникул. Потолки в классе кажутся особенно высокими, а школа — какой-то очень просторной и красивой.

Ребята все после лета чернющие, совсем как матросы с фелюг, что приплывают к нам из Греции и Турции. А кто-нибудь обязательно за лето так вырастет, как будто не одно лето прошло, а целых пять лет. И потом, знаете, на первых уроках после каникул у нас по-настоящему и не занимаются. Так только — разговоры всякие.

Вот Серафима Петровна на одном из первых уроков спрашивала нас о дружбе:

— Были у вас в прошлом году друзья?

И весь класс хором:

— Были! Были!

Наверное, каждый вспомнил своего друга и потому так громко отвечал. И я тоже громко ответил:

— Виктор! Виктор!

Все, кто сидел передо мной, обернулись, как по команде. Ведь все сказали «были», а я сказал «Виктор». Ну ничего из-за этого не произошло. Посмотрели только на меня, и всё. А я подумал: «Да, Виктор — друг на всю жизнь. Пусть я его и не очень часто вижу, а всё равно думаю о нём».

Потом Серафима Петровна спрашивала то одного, то другого:

— Значит, у тебя был друг. Ты и сейчас с ним дружишь?

И знаете, что ей чаще всего отвечали? Спорю — не угадаете. «Раздружились».

Серафима Петровна послушала, послушала и сказала:

— А ну поднимите руки, кто за это лето раздружился!

И, хотите верьте, хотите нет, почти половина класса подняла руки. Надо же!

Нет, это ещё не всё. Серафима Петровна спрашивала, почему же раздружились… Ой и смехота же была!

— Он меня ранцем стукнул.

Или:

— Я ему дал Жюля Верна, а он его мне без переплёта вернул. И ещё говорит, что так раньше было.

Много было всяких таких глупостей. А я всё время думал о Викторе. Взял бы он у меня Жюля Верна, да хоть бы и Тараса Бульбу. Ну и что? Отодрал бы переплёт. Он бы и сам рассказал мне, как это у него получилось. А если бы стукнул меня ранцем, я бы дал ему сдачи. Ох и катались бы мы по земле! Я на Виктора верхом. Он меня на обе лопатки…

Женька меня спросил:

— Ты чего это улыбаешься?..

А я, значит, думал о Викторе и про себя улыбался. Вы разве не улыбаетесь, когда думаете о чём-нибудь очень приятном? А мне бы с Виктором подраться. Просто так — помутузить друг дружку. Мы никогда так не боролись: просто так, не со зла совсем. А я один раз боролся с Виктором на берегу. Он никогда ножку не подставит, не обманет и больно не сделает. Да он же такой — не соврёт, не пожадничает.

«Раздружились из-за Жюля Верна». Надо же такое придумать! Да я с Виктором не раздружился бы, даже если бы он разорвал мою тельняшку. Я бы даже мог отдать ему её. И всё. Только он тельняшку не носит.

Знаете, когда я не знал, как мне поступить, я всегда представлял себе Виктора. Как бы он поступил? И я делал так же. И как же всегда хорошо получалось! Да, на том уроке, когда у нас в классе говорили о дружбе, я ведь тоже вспоминал Виктора. И не только тогда. Сколько раз бывало: пойду в тёплый день в порт и вижу ещё с лестницы — идёт по причалу Виктор. Походочка у него такая особенная — не как у других моряков, а вроде бы сухопутная, но особенная. Не могу я вам объяснить. Я Виктора за два квартала узнаю. И вот спускаюсь по лестнице в порт и вижу фигуру человека не больше спички. А знаю — Виктор. Ну, я и припущусь. Бегу со всех ног и кричу:

— Вик-то-о-р!

Разве в порту услышишь? Шум. Грохот. Лязг.

Догоню… Догнал. Нет, не Виктор.

Почему-то со мной часто такое случалось. Да, мысленно я бывал с Виктором каждый день. Я ему многое о себе рассказывал. И думал всегда, что, когда встречусь, всё по-настоящему расскажу. А вот встречались, и бывало:

— Здорово!

— Здорово!

А что ему рассказывать: как с Муськой поцапался или о том, как рубль потерял? Он скажет: «Она меньше — не обижай». Или: «Нашёл из-за чего огорчаться. Не в деньгах счастье». И правильно скажет. Я к этому времени, что мы встретились, уже и сам понял, что тогда с Муськой был неправ. А про рубль пожалел и забыл.

Вот я опять вспомнил этот разговор в классе о дружбе. Как подружились и как разошлись. Разве я знаю, почему я подружился с Виктором, и так, что никогда в жизни не раздружусь. Люблю я его, и всё. Если бы меня спросили: «За что?» — я бы и сказать не смог. Не знаю. Наверное, любовь — это такая штука, что любят не за что-то, а просто так, и сами не знают почему.

Да, жаль, не учился с нами Виктор. Интересно было бы с ним на одной парте сидеть. Только я боюсь, что много бы с ним разговаривал и получал бы от Серафимы Петровны замечания. Я даже сказал ему однажды:

— Вот был бы ты рядом со мной на парте вместо Женьки Ежина.

— Ещё чего выдумал! — сказал Виктор. — Женька твой что — не человек?

— Человек, конечно, только торгаш. Противно. Он, знаешь, за копейку отца родного утопит.

— Сам ко дну пойдёт. Факт.

— Не, Витька, не пойдёт. Такие не тонут…

Ох и поспорили мы тогда!

Виктор:

— Потонет!

Я:

— Выплывет!

И тогда вот Виктор рассказал мне, что один матрос в заграничном плавании видел на каком-то там корабле знак: отрубленная рука. И кровь вокруг. Эмблема — знак фирмы, которой принадлежат эти корабли.

Я тогда спросил Виктора:

— А почему такой страшный знак?

И Виктор рассказал, как у одного, значит, богача кораблевладельца было два сына. И вот идут они по пристани — отец с сыновьями, — отец и говорит: «Я скоро помру и корабль этот мой — самый лучший, что вон там на якоре стоит, — тому из вас отдам, кто первый к нему доплывёт и рукой к нему притронется». Ну, сынки оба сразу же, как были, в одежде, прыгнули в воду и давай сажёнками к кораблю. Старший чувствует, что младший его обгоняет и вот-вот к кораблю притронется рукой. Тогда он выхватывает большой нож, отрубает себе левую руку и правой бросает её на борт корабля.

Я, помню, ахнул:

— Ну?!

А потом Виктор рассказал, как один брат другого, обессилевшего, потопил, но его за это повесили. И всякое такое. А всё из-за жадности. И корабля братья лишились, и жизни.

Да, Виктор здорово ненавидел всех этих ловкачей, спекулянтов, всяких там барышников, торгашей и доставал.