Чэнь Мяо - Неофициальная история крупного писателя

Гости один за другим произносили точно в полусне:

— Черт возьми, оказывается, слухи-то были пра­вильными!

— Не думал я, что все случится так внезапно!

Писатель тоже бормотал, но про себя. Он думал, то в этот решающий, переломный момент истории очень многое, вплоть до жизни или смерти, будет за­висеть от внешних проявлений человека. И он сказал:

— Если бы «банде четырех» дали разгуляться до конца, это означало бы гибель Китая!

Остальные гости, казалось, не восприняли его сен­тенцию. Тогда Чжуан Чжун решил продолжить:

— Мы должны прислушиваться к Центральному Комитету партии, овладевать инициативой, прояснять позиции и точки зрения и быстрее действовать!

С этими словами он немедленно испарился из ресторана.

Дома он первым делом сорвал со стены свою фо­тографию вместе с Цзян Цин и с невероятной скоро­стью превратил ее в мелкие клочки, которые тут же спустил в уборную. Конечно, уничтожая фотографию, писатель все еще терзался некоторыми сомнениями: а вдруг он снова попал впросак и руководящая чет­верка благополучно здравствует? Вдруг слухи об их свержении инспирированы каппутистами или самой чет­веркой, решившей запустить пробный шар и выявить всех своих врагов? Выманить, так сказать, змей из пещеры, загнать в одну сеть и там перебить? Если это так, то его пьеса «Решительный бой» может быть немедленно поставлена, а сам он сохранит славу круп­ного писателя и будет по-прежнему сочинять свои об­разцовые пьесы. Правда, тогда ему придется попла­титься за уничтожение фотографии.

Тем же вечером, услышав по радио официальное сообщение, он посмеялся над собственными сомнениями и вновь обрадовался: как интересна и необычна судь­ба этой фотографии, как точно он выбрал момент для ее изничтожения! Сделать это днем раньше или позже было бы принципиальной ошибкой. Он испы­тывал почти эстетическое наслаждение от своей про­зорливости. Когда-то, в даосском трактате «Волшебные изменения в великой пустоте», он прочел такую надпись:

Но о том, какой еще опыт извлек из книг и из жизни наш редкий писатель, позвольте мне рассказать вам дальше.

По всей стране проходили демонстрации, приветст­вующие свержение преступной «банды четырех». Кри­ки людей гремели, как рев морского прибоя, как эхо в горах, доходящее до самого неба. Но если бы чи­татель в тот день был среди демонстрантов, он непре­менно услышал бы особенно резкий крик, доносивший­ся из колонны деятелей литературы и искусства. Этот крик начинался в тот самый момент, когда стихали другие лозунги, и привлекал всеобщее внимание. Ав­тором его был, конечно, Чжуан Чжун. Люди — в осо­бенности те, кто знал его,— смотрели на него с не­доумением, а Чжуан, кипя от праведного гнева, кричал:

— Эти негодяи натворили слишком много зла! Надо содрать с них кожу, вытянуть из них жилы, разру­бить их на мелкие кусочки! Только так они смогут от­ветить за все свои преступления...

— Ого! — насмешливо воскликнул один парень.— Смотрите, как разбушевался наш редкий писатель, как сильно в нем чувство классовой ненависти!

Но не успел он промолвить это, как Чжуан Чжун, яростно округлив глаза, заорал:

— Хватайте ее!

Все опешили, никто не понимал, кого нужно хва­тать. Тогда Чжуан бросился в толпу и, указывая на красивую женщину, повторил:

— Хватайте ее! Это любовница Вэй Тао! И она еще посмела прийти сюда!

С его точки зрения она была по крайней мере шпи­онкой. Он кинулся к ней, но один из солдат, охраняв­ших порядок, остановил его. Чжуан Чжун недовольно пробурчал:

— Мы не можем проявлять мягкотелость! Надо уничтожить все это отродье...

— Чем разоряться тут, лучше бы на себя в зер­кало посмотрел! — оборвал его кто-то. А один высо­кий старик добавил:

— Глядите, как быстро он действует, как мгновен­но поворачивается. Всегда-то он прав, вечно в выиг­рыше! Это же блестящий образец, у которого нужно учиться...

Писатель немного опечалился, так как усмотрел в этих словах насмешку. Впрочем, среди сотен и ты­сяч всегда найдутся отсталые люди, которые не могут жить без злословия. Успокоив себя таким рассужде­нием, он презрительно взглянул на старика, гордо вы­прямился и продолжал свои вопли, звучавшие гораздо громче, чем крики остальных.

Через несколько дней власти прислали специаль­ную комиссию, которая должна была инспектировать деятельность группы образцовых пьес. У Чжуан Чжуна при этой вести похолодели руки и ноги, но потом он подумал, что ничего страшного тут нет. Ведь он тво­рил под жесточайшим гнетом преступной «банды че­тырех», а известно, что если все гнездо переворачи­вается, то целого яйца не найдешь. Что я — святой или гадатель, чтобы предвидеть, что шестого октября тысяча девятьсот семьдесят шестого года эта банда будет изловлена? Но как бы там ни было, а есть опасность, что его начнут прорабатывать на собра­ниях, что осуществится видение, которое так напугало его в день, когда он лакомился бараниной. Как же отвести беду, как миновать ее? Он снова подумал о своем добрейшем учителе Вэй Цзюе, который на­верняка связан с этой комиссией. Правда, наш писатель слегка провинился перед ним, но продемонстри­рует всю мыслимую скромность и придет просить прощения, что называется, с вязанкой терновника на плечах [20] Образ из знаменитых «Исторических записок» отца китайской историографии Сыма Цяня (II—I вв. до н. э.). Восходит к эпохе Борющихся царств (V—III вв. до н. э.), когда один вельможа незаслуженно обидел другого и, взвалив на обнаженные плечи вязанку терновника, пошел просить прощения. . Конечно, он не может в полном смысле слова взвалить терновник на свои обнаженные плечи, однако начнет прямо с извинений и, возможно, добьется успеха.

Все разузнав, Чжуан выяснил, что Вэй Цзюе дей­ствительно является одним из руководителей комиссии. Это делало поход к нему с вязанкой терновника еще более насущным.

Вэй Цзюе жил на прежнем месте. По дороге Чжуан Чжун предавался всяким несбыточным мечтам. Эх, если бы время можно было пустить вспять и он шел бы к учителю в первый или во второй раз, если бы не было этого проклятого шестьдесят шестого года, как хорошо бы они прожили вместе с Вэем! Он до того растрогался, что чуть не всплакнул, но, увы, время вспять не пустишь. О прошлом жалеть нечего, а бу­дущее надо предвидеть! Однако еще важнее позабо­титься о настоящем, поэтому он постучал в дверь и вошел.