Гавриил Левинзон - На три сантиметра взрослее

— Да, — говорит она. — Грустная история. А теперь ты ходишь с авоськой? Попроси, чтоб тебе купили портфель.

— А что в портфель влезет? Две курицы второй категории?

— Второй категории?

— Чаще всего продаются второй категории. Первой категории мне только раз попались — одно название. — Я стараюсь вовсю, потому что по глазам ее вижу, что ей смешно. — Нет, с портфелем нельзя. Я же покупаю на всю родню и на всех друзей дома.

— Понятно, — говорит она. — Тогда смирись. Пусть тебя утешает, что ты помогаешь многим.

Я киваю и опять спохватываюсь, что на нее долго смотреть нельзя.

— Проводи меня к директору.

Я догадываюсь, что она будет работать в нашей школе. Перед дверью директорского кабинета она мне кивает. Я не могу решить, уходить или подождать ее. Подожду: может, это еще продлится — то, чего не бывает. Она выходит вместе с Павлом Егоровичем, тот цветет прямо-таки: разобрался, что такое не каждый день случается. Она подходит ко мне.

— Ты меня ждешь? Не жди. Я надолго. — Опять кивает.

Павел Егорович оглядывается на меня и со смехом что-то говорит Виктории. Понятно, прошелся на мой счет. Довольно ехидный человек. Но мне не обидно. Целый день мне радостно: произошло такое, чего почти не случается. Это самое удивительное в Виктории: она умеет поступать так, что дух захватывает. Еще несколько воспоминаний из моей коллекции.

Вот она ведет урок. А вот я на третьей парте. Я не выполнил домашнего задания, а она ведет третий или четвертый урок в нашем классе, и я еще не знаю, что есть такая педагогика, которая очень смахивает на самбо. Ответы в задаче не сходятся.

— Бушуев, а что у тебя получилось?

Я встаю и по привычке вру. Так полагается. Ну, что особенного — не выполнил: некогда было. И я вру, хотя и знаю, что она не поверит.

— А я думал, что сегодня алгебра.

— Да? Ну иди, решай алгебру. Иди-иди.

Ты выходишь к доске и тут спохватываешься, что этого не надо было делать. Мальчики, девочки — все наслаждаются.

— Не понимаю, — говорит Виктория, — как можно так безнадежно, так глупо врать? Ноздревщина! Черт знает что! — хмыкает. — Так унизить себя из-за какой-то двойки. — Опять хмыкает. И мои друзья, девчонки-мальчишки, тоже хмыкают. Мне хочется завопить, что я вообще-то стою выше этого. Никогда я не унижал своего человеческого достоинства! Это я просто так! По привычке! Неужели она не понимает? Хочется это кому-нибудь объяснить, ну хоть прохожему.

Я прихожу домой. «Почему ты такой бледный?» Я кричу: «Больше в школу не пойду!» Из глаз моих льются скупые мужские слезы.

На следующий день оказывается, что я ее взял в советчики. Не знаю, как вы, а я без советчика не могу: мне нужно быть уверенным. Не подумайте, что я чуть что — бегаю к ней советоваться. Я советуюсь мысленно. Нужно только представить себе, что ты и твой советчик — это одно и то же лицо, — и тогда сразу же решение приходит.

Сколько у меня до Виктории перебывало в советчиках! Одно время даже был фараон Рамзес II — я его взял для интереса: хотелось посмотреть, что из этого получится. Он был неплохим советчиком, только при его правлении я слишком часто дрался. Был у меня в советчиках и философ Фрэнсис Бэкон — после того как я прочел о нем книжку. Хороший был советчик, ничего не скажешь, я здорово при нем поумнел, но вот беда: у меня появилась привычка ходить по улице в глубокой задумчивости, взъерошивать шевелюру и по-идиотски прикладывать палец ко лбу. Пришлось его заменить Жаном Габеном из фильма «Сильные мира сего». Никто у меня до Виктории долго в советчиках не задерживался: один слишком стар оказывался, другой — слишком серьезен, третьих я отвергал за некрасивость или еще за какой-нибудь изъян, четвертых трудно было себе вообразить, поэтому они не могли давать советов; многим я дал отставку из-за профессиональной непригодности; помню, при одном таком, профессионально непригодном, я начал говорить так: «Прекратите эти безобразия!» Кошмар! А на первый взгляд он был таким хорошим советчиком. В общем, я взял в советчики Викторию и ни разу об этом не пожалел, хоть иногда я до того забываюсь, что начинаю держать руки, как она. Мама уже заметила: «Как ты держишь руки? Ты что — певица?» Но эти маленькие неудобства не стоит принимать всерьез. Советоваться с ней приятно. Она дает дельные советы. Чего ж еще? Правда, однажды я замечаю, что это опасный советчик.

Это связано с моим названым.

— Юра, что делает Феликс?

— Я его не видел со вчерашнего дня, — отвечаю я. — Наверно, лежит на диване.

Она останавливается в коридоре у окна, и мы продолжаем разговор о моем названом. Вчера она была в белой блузке, а сегодня — в кремовой, это само собой замечается.

— Мне Анатолий Трофимович рассказывал о вчерашнем. Это очень неприятно.

Еще бы… Я бы на месте моего названого после того, что случилось, вообще бы в школе не появился: при всем классе, при всех мальчиках и девочках он на физкультуре отпраздновал труса — не прыгнул в воду с трехметровой вышки. Ну, если б он еще сказал: «Боюсь, не буду», — это б еще не так страшно. Но он же невероятное выкинул. Поднялся на вышку в своих гигиенических плавках, в которых еще замороженный человек учился плавать, и ломался там, наверху, пока ребята по одному прыгали. Он подходил к краю, потом отбегал, подпрыгивал по-клоунски — чего он только не выделывал! Все думали, что он дурачится. Да он и сам все так представлял. Но когда все прыгнули, мой названый начал спускаться… Спускался он, жалкий человек, с ужимками — он все еще надеялся это шуткой представить. Только никто уже не смеялся, некоторые девочки отвернулись.

Мой названый даже не подошел к нам, не стал в строй, и физрук ему ничего не сказал. Мы вернулись в школу, а он приковылял домой и, конечно, залег на диване. Когда мой названый в отчаянии, он первым делом ложится на диван. Как-то он пролежал на диване больше суток.

— Как ты к нему относишься? — спрашивает Виктория.

— Вообще-то неважно.

— Заметно, — говорит Виктория. — Помоги ему. Такое может на всю жизнь пришибить.

— Он добрый, — говорю я. У меня, оказывается, и для моего названого находится похвала. Я сам не понимаю, чего вдруг мне вздумалось его нахваливать. Виктория пристально смотрит на меня, я вижу, она тоже старается понять это.

— Ну да, — говорит она, что-то решив. — Теперь ты должен ему помочь… Ему нужда победа. Хоть какая-нибудь. Ну, придумай же!

— Я его заставлю прыгнуть с вышки.

— Смотри не утопи. Позвони мне потом.

После уроков я иду к моему названому.

— Почему тебя нет, когда твоему брату плохо? — встречает меня Нюся.

Мой названый лежит на диване — спиной к человеку, который пришел ему помочь.

— Нюся, оставь нас одних, — говорю я.

Нюся уходит, но мой названый еще долго не соглашается повернуться ко мне лицом. Наконец он поворачивается: я вижу потеки от слез, под глазом прилипло перо. Но не будем улыбаться.