Гавриил Левинзон - На три сантиметра взрослее

Она после уроков входит в класс. За ней Павел Егорович идет, как и полагается идти за лучшим педагогом. Не знаю, как это получается, что он за ней так идет. Но мы это видим. Они пришли по пустячному делу — так это Виктория изображает.

— Мальчики, — говорит она, — кто-то разбил окно на первом этаже.

Это не мы. Мы не собираемся распространяться об этом: не мы, и все тут.

— Видите, не они, — говорит Виктория. Она воображает. Прохаживается по классу, и всем понятно, что она уже забыла об этом пустячном деле. О чем тут говорить? Мои мальчики не стали бы врать из-за какого-то там окна. Вообще-то, я терпеть не могу воображал. Но эта — совсем другое дело. Как бы мне научиться вот так сразу забывать о «пустячных делах». Мы воображаем вместе с ней. Один из наших надувает щеки, будто это резиновые шарики, другой смотрит на директора так, будто тот заявился к нам нагишом. Мы, слава богу, никому не позволяем устраивать в классе дознания — Павел Егорович уматывает. Виктория уходит следом за ним — нарядная, как всегда, — в дверях оборачивается и делает мне знак: идем-ка со мной. Ну, хоть бы посмотрела, послушался я или нет. Редкая воображала.

Она нагружает меня тетрадями, мы выходим из школы и идем как ни в чем не бывало. Знаю я ее привычки: она набросится на меня, когда я зазеваюсь. Это же самбистка. Я начеку.

Она приводит меня к себе домой, отыскивает в стопке мою тетрадь с контрольной по алгебре, быстро просматривает: шариковая ручка носится над строчками, я жду, что она сейчас споткнется и оставит красную пометку, но ручка все несется, только кое-где приостанавливается — и дальше.

— Все правильно, — говорит Виктория. Она отбрасывает тетрадь небрежно, и больше мы о достигнутых успехах ни слова. Она берет из стопки другую тетрадь: Вальки Кочевника. Кочевник — не то, что я: он талант. Виктория в этом уверена. Он тоже в дружбе с Викторией, но он талант, а я нет. Я уже пробовал себя потрясти — не обнаружится ли какой талантик: ничего нет, одни способности.

Виктория проверяет его тетрадь. На середине листа ручка останавливается. «Попался, — думаю я. — Наконец-то ты попался, жалкий талантик!» Смотрю на ответ — сходится. А где же решение? Тут должно быть вычислений почти на страницу, а у него всего три строки — это пример на преобразование алгебраических дробей, повторение.

— Неправильно, — говорю я. — Совсем не то.

— Смотри, что он придумал. Вот умница!

Что он придумал? Здорово придумал! Теперь кажется, что это совсем просто: первые две дроби заменяешь тождественными алгебраическими суммами, получается пять дробей вместо трех, но две сразу же взаимно уничтожаются, две оказываются подобными — дальше нечего делать.

— А я не заметила, — говорит Виктория. — Досадно.

Мне тоже досадно. Мне бы раз в жизни так решить пример.

Виктория откладывает тетрадь Кочевника. Мою — так отбросила. Кочевником она гордится: она его приручила. Его фамилия Анциферов, «Кочевником» его прозвали после того, как он за одну четверть три раза ухитрился перекочевать из одного параллельного класса в другой: везде валял дурака и с классными руководителями ссорился намертво. И вот Виктория его приручила, и теперь он у нее в талантливых.

— Ай-яй-яй, — говорит Виктория, — подбирала пример, а этого решения не видела. Когда-то я такие вещи сразу замечала… Мне предлагают работу в НИИ. Бросить вас, что ли? Вот стала бы я ученой дамой, и мне не пришлось бы читать нотации.

Я молчу, мне начинает казаться, что проверку контрольных работ она нарочно затеяла. Чтобы показать мне, что я просто обыкновенный ученик, а Кочевник талант, и, значит, в Москву должен ехать он. Неужели она считает, что мне не помешает напомнить об этом? Обидно. И если уж на то пошло, почему Павел Егорович с ней не посоветовался?

— Я не поеду в Москву, — говорю я. — Я откажусь.

Она кивает: ну, понятно, а как же иначе? Я уже привык, что всегда у нее на лице несколько выражений. Сейчас лицо выражает: попробовал бы ты поехать! Но это не обидно, потому что проступает еще одно выражение: она довольна, что я поступил так, как она ждала. И дружелюбие — это третий оттенок, постоянный. Но я же знаю, что это дружелюбие до тех пор, пока я на высоте. Другим она меня не признает, не захочет знать, я в этом уверен, хоть я и не припоминаю, чтобы она когда-нибудь нам говорила о том, что человек должен вести себя так, а не так. Об этом любит поговорить Павел Егорович. Но вот странно: чувствуется, что Виктория всегда уверена в том, что хорошим человеком стоит быть, что выбора просто нет, а Павел Егорович, по-моему, в этом не уверен.

— Что ты наговорил Неониле Константиновне? — Молчу. — Свинство. Вот так мне помогают мои мальчики. Вчера Ракитинский, сегодня ты.

Герочка Ракитинский ляпнул на уроке про брачное ложе. Он без разговоров о брачном ложе дня не может прожить.

— Она глупости в тетрадях пишет…

Виктория прерывает: есть у нее такой жест. Тоже мне главнокомандующий — прерывает.

— Ладно, иди, — говорит она, — тошно с тобой разговаривать.

Неужели не выйдет в переднюю проводить? Это бывает всегда одинаково: она выходит в переднюю, опирается плечом на дверь, руки скрещены на груди, обязательно отставит ногу и посмотрит на туфлю — в то время, как ты одеваешься. Ты торопишься, потому что она не заговаривает — о каких-то своих делах думает. Потом, когда ты уже надел пальто, берется за дверь, чтобы закрыть за тобой.

Она и на этот раз выходит. Вот посмотрела на туфлю.

— Послушай, ты всегда такой герой? Всегда в лицо правду говоришь? Или только добрым и беззащитным?

Вот оно — самбо. Она не смотрит на меня, когда я открываю дверь. Презирает.

По дороге домой мне все время попадаются несимпатичные люди: какой-то мужчина со злорадным лицом, женщина со вздернутым подбородком — это она его всем назло вздернула, сразу видно; да и сам я не очень приятный человек, я это знаю. Вот идут две девочки: ясно, им неприятно мимо меня проходить. Что-то переменилось на планете. Я запускаю камнем в кошку — редкое попадание, прямо между ушей. Мне этого мало. Я жду, не появится ли кошка опять из парадного.

Что можно сделать с человеком одной фразой? Уничтожить!

Оказывается, Виктория права: по-геройски я себя веду только со слабыми. Память мне подсовывает сколько угодно примеров.

Вот один, самый неприятный: с Андрюшей Колесниковым.

Я иду по школьному коридору и вижу, как Андрюша Колесников, зажав между колен пятиклашку, отпускает ему шалабаны. Я стараюсь пройти побыстрей. Сам я не избиваю малышей, я принципиально против избиения маленьких детей — таковы мои убеждения. Но сейчас я прохожу мимо. Здесь пора привести физические данные Андрюши: рост 1 м 90 см, вес — 86 кг, первый разряд по борьбе, на физкультуре без всяких тренировок толкнул ядро по второму разряду, любит играть мускулами и отпускать шалабаны: «Пойду пошалабаню». В шестом классе мы с ним подрались, вернее, он меня побил, а я во время этого битья размахивал кулаками, чтоб было засчитано дракой. С тех пор я с ним не связываюсь, Хоть он, когда идет навстречу, прет на меня, как танк. Я этого не замечаю. Правда, не я один: он, ко всему, еще злобный тип, и если кого бьет, то всерьез.