Яков Длуголенский - Сиракузовы против Лапиных

Конечно, настоящего каракурта, который валит с ног лошадь, у них не было. У них был мамин, заводной, которого она выиграла в новогоднюю лотерею, но когда однажды они принесли его в школу, завели, посадили в банку — и он в банке начал шевелиться, в классе поднялась жуткая паника, словно все долгое время жили в Средней Азии и ежедневно встречались с каракуртом.

Так вот, теперь они решили подвесить этого заводного каракурта на гвоздик, притащили стремянку, но ноги у стремянки почему-то разъехались — и Павел Сиракузов вместе с лотерейным пауком шлёпнулся на пол.

Павлу-то ничего не сделалось, но нитка бус, на которой они хотели закрепить каракурта, чтоб он жужжал и шевелился в воздухе, порвалась, и бусины раскатились по всему полу.

— Завал! — поднимаясь, сказал Сиракузов Павел.

Потому что собрать, а тем более снова нанизать все бусы на нитку до прихода мамы не представлялось никакой возможности.

И тут они в третий раз вспомнили про Веру.

— Надо собрать все бусы, — сказали они Вере.

— Это не входит в домашнее задание, — окидывая взглядом объём работы, ответила Вера.

— Мы без тебя сделаем задание! Ты собирай бусы! — обозлились Сиракузовы.

— Тогда дополнительно каждый сделает ещё по четыре примера.

Когда Веру вынуждали, она становилась жутко упрямой.

Сговорились на том, что каждый из Сиракузовых сделает столько примеров, сколько успеет, пока Вера нанижет всю нитку.

Усадив Веру на видное место, так, чтобы можно было все её действия контролировать, быстро она или нормально работает, Сиракузовы приступили к примерам.

— Ты что… ты что делаешь?! — через некоторое время вдруг завопили Сиракузовы. — Ты же… сначала нанизываешь, а потом снова снимаешь! Мы так до утра будем делать примеры!!!

И они решили в гневе отлупить Веру, но тут пришла мама-Сиракузова, увидела, что все работают, и сказала Вере:

— Очень хорошо. Все работают. Все занимаются. Я так и думала, ты на них подействуешь. Труд делает человека человеком. Разве не так? — спросила она Сиракузовых.

— Так, — преданно ответили оба Сиракузова.

«Уж конечно», — подумала Вера.

Нельзя сказать, что Сиракузовы были несмышлеными — и поэтому Вера занималась сними. Они были лодырями. И Вера для них, как сказал Михайла Михайлович, служила своего рода катализатором.

— Когда вы будете проходить химию, — сказал мне Михайла Михайлович, — вы узнаете, что такое катализатор. Если вещество плохо работает, к нему всегда подпускают катализатор — и вещество сразу начинает хорошо работать.

— Значит, это вещество и есть Сиракузовы?

— Именно, — сказал Михайла Михайлович.

И я ещё больше уверился, что он держит ничью сторону (иначе бы он не поставил двойки Сиракузовым и не напустил бы на них катализатор).

Всё изменилось в среду, когда Михайла Михайлович сказал, что нас ожидает новая контрольная — на этот раз по географии — и чтобы к послезавтрему мы принесли контурные карты.

— А где мы их возьмём? — спросили Сиракузовы, потому что, хотя мы всего раз работали с этими картами, Сиракузовы уже заранее их невзлюбили, то есть они говорили, что разведчикам или топографам такие карты нужны, но быть разведчиками или топографами они не собирались: Пётр, например, хотел стать врачом, а Павел — хорошим специалистом по кровельному железу.

— Эти карты вы можете купить в магазине у Ферапонта Григорьевича Каменева, — ответил Михайла Михайлович. — Недавно я покупал. Там ещё есть.

И вытащил из портфеля три штуки, показывая, какие карты должны быть.

— Впрочем, других там нет, — пояснил Михайла Михайлович.

— А с фамилиями писать или без фамилий? — снова спросили Сиракузовы.

— На этот раз с фамилиями, — сердито сказал Михайла Михайлович.

По правде, мне, как и Сиракузовым, тоже не нравились эти карты. Ещё раньше я видел такие у Веры; дают тебе, говорила Вера, листочек бумаги, на котором синим нарисованы какие-то линии, и давай озвучивай: пиши, как какая линия называется Волга, например, или Ока…

Совсем как в опыте с летучими мышами: им тоже завязывают глаза, натягивают в комнате множество верёвочек и смотрят, что из этого выйдет.

После уроков я побежал к Ферапонту Григорьевичу и объяснил ему своё положение: я не хотел, чтоб меня считали летучей мышью, я хотел работать с развязанными глазами.

— Е-рун-да! — сказал Ферапонт Григорьевич. — Кто тебя считает? А если даже и считают? У нас был штурман, так он ориентировался в мореходных картах с завязанными глазами. Потому что знал, что такое карта… — Лицо Ферапонта Григорьевича даже порозовело от удовольствия. — Это мясо, это рыба, это железо, это хлеб жизни, чёрт возьми!

— Ну уж, — сказали.

— Точно, — сказал Ферапонт Григорьевич. — Это я тебе говорю как бывший моряк, ушедший на пенсию. А с тех пор, как я ушёл, карты не стали хуже. Посмотри учебник. Погляди говорящие карты. И тогда с контурными тебе нечего будет делать!..

— Вы думаете? — не очень уверенно спросил я.

— Думаю, — твёрдо ответил Ферапонт Григорьевич.

Тогда я, всё ещё не веря, протянул ему шесть копеек и попросил дать сразу три карты: одну для школы, а две — для дома, для тренировки.

— Вот это другой разговор! — И лицо Ферапонта Григорьевича расплылось в широченной улыбке.

Я никогда ещё не видел, чтобы он так приветливо улыбался. Он даже снял свою морскую фуражку и стал драить козырёк рукавом. А потом снова надел и сунулся под прилавок.

— А то прибежал: мышка… кошка…

Я думал, сейчас он достанет карты, но он там всё шарил и шарил и всё говорил про мышку и кошку, и, по мере того как он шарил, на лице его появилось озабоченное выражение, а потом оно сменилось безграничным удивлением.

— Нет, — наконец сказал он.

И уставился на меня.

— Чего нет? — спросил я.

— Контурных карт!

— А где они?

— Ммм… — сказал Ферапонт Григорьевич, — проклятый склероз… Где-где!.. Скупили! Что ты так смотришь на меня?

Я подумал и убрал свои шесть копеек.

Некоторое время мы молча и с интересом изучали друг друга.

— Следующий! — наконец сказал Ферапонт Григорьевич, хотя никого, кроме меня, в магазине в тот момент не было. — За те же деньги вы, можете купить фирменные карандаши фабрики «Сакко и Ванцетти», — сказал он мне.

И лицо его сразу сделалось не по-родственному официальным.

Пятясь, я покинул магазин. И пришёл в себя только на улице.

«Так, — сказал я, — так… Кто-то скупил… Допустим.

А зачем же он тогда расхваливал эти карты, если заранее знал, что их скупили?»

И тут вдруг отчаянная мысль пришла мне в голову: их не скупили! Они лежали у него там, под прилавком, он только делал вид, что ищет, решив спасти меня и обоих, нелюбимых им, Сиракузовых от верной двойки!