Николай Вурдов - Робинзоны студеного острова

В станционной избушке мы застали знакомого нам Васю. Он неторопливо тянул из кружки кипяток, откусывая по небольшому кусочку сахара. Был он все такой же бледный, как будто в нем не осталось ни кровинки, с тусклым усталым взглядом больших серых глаз, с глухим тихим голосом. «Не жилец», — говорят о таких люди и редко ошибаются. На вид Васе было лет двадцать, не более, но по выражению лица можно было догадаться, что он за свою короткую жизнь успел уже многое испытать и пережить.

— Растрясло всего, — как будто извиняясь, сообщил он, растягивая в слабой улыбке узкие бесцветные губы. — Решил передохнуть до следующей почты.

Мы разулись, ополоснули лица из медного рукомойника и тоже пристроились к самовару.

— Пейте с сахаром, ешьте белый хлеб, — радушно предлагал Вася. — Да вы не стесняйтесь! Меня в госпитале хорошо снабдили. Хватит и на дорогу и на гостинцы родным. Сам-то я как птица: только поклюю — совсем нет аппетита.

Мы, чтобы не обидеть его, взяли по маленькому кусочку сахара и отломили немного от буханки белого хлеба.

Перед сном неумолимый Иван Степанович опять заставил меня мыть ноги и стирать портянки, хотя я и ворчал: «Ведь не лицо же ими вытирать!». Он бесцеремонно вытолкал меня на улицу, к ручью. В ногах после мытья чувствовалась удивительная легкость.

На ночь мы все трое устроились на широких нарах. Утомленный дорогой, я быстро стал засыпать, но тут слева заворочался Вася.

— Спишь, дядя Ваня? — спросил он.

— Да нег. Не спится что-то. Все о доме думаю, — отозвался Иван Степанович.

— И я о том же. Даже не верится, что через несколько дней увижу маму, отца, сестренок. Я ведь чудом остался в живых. Осколочное ранение в живот — это не шутка. Восемь месяцев провалялся в госпиталях. Сколько раз меня там резали, сколько метров кишок вырезали!.. Все перетерпел. Об одном думал: выжить, хоть в последний раз побывать в родном краю, а там и умереть можно.

— Ну что ты, Вася, — сердито отозвался Иван Степанович, — что ты глупые мысли в голову вбиваешь? Тебе не умирать, тебе жить надо. В двадцать лет организм с любой раной может справиться. Придешь домой, будешь пить парное молоко — живо выздоровеешь. Парное молоко это, брат, лучшее лекарство для желудка. Его ни в каком госпитале не найдешь.

— Правда? — вскинулся Вася.

— Точно. Проверено, — подтвердил Иван Степанович.

— Вот только коровы мы не держим.

— А колхоз на что? Колхоз раненого человека всегда поддержит. Да и соседи не оставят в беде.

— Это верно, — согласился Вася. — Ох, только бы выздороветь — снова человеком себя почувствовать!

Он ожил, заговорил горячо, увлеченно. Даже голос у него изменился — стал звонким. Он рассказывал, какая чудесная у них деревня, какие красивые места вокруг. Он мечтал, как будет работать в колхозе, ходить на рыбалку, промышлять белку ставить капканы на зайцев…

«Пусть сбудутся твои мечты, Вася», — думал я, засыпая.

Тяжело было на другой день пускаться в путь. Каждый шаг давался с трудом. Болели натруженные ходьбой ноги, но постепенно мышцы разогрелись, и идти стало гораздо легче. Легче и веселее, потому что позади остались болота, вода, грязь. Места пошли высокие, сухие. Светлый сосновый бор, окружал нас. Высокие стройные сосны стояли обочь дороги. Они не теснились, не заслоняли друг друга, каждая давала возможность соседке пользовался светом и теплом солнца.

Мы полной грудью вдыхали удивительно чистый воздух, наполненный ароматом соснового леса

— Эх, побелковать бы здесь! — вздохнул Иван Степанович. — Да где уж теперь с одной-то рукой…

Через несколько километров нас догнала бойко рысившая почтовая лошадь. В телеге, свесив ноги, ссутулившись, сидел Вася. Он улыбнулся нам, показав белые молодые зубы, бескровные десны. Долго махал нам рукой. Мы тоже махали ему вслед.

На последней станции, нам повезло. Надо было срочно доставить в деревню Буткан двух колхозных лошадей. Иван Степанович сразу же вызвался сделать это. И вот мы с ним, даже не отдохнув с дороги, взгромоздились на лохматых неказистых лошаденок. Они были худые, кожа да кости, но, чувствуя дорогу домой, шли бойко, временами даже пытаясь перейти на рысь.

Уж лучше бы они шли шагом! У моей лошади была такая тряская рысь да вдобавок так выступали кости хребта, что мне казалось, будто я подпрыгиваю на доске, поставленной ребром. Но несмотря на это, настроение было отличное. Иван Степанович даже затянул песню:

Ночь была ясная, звездная, светил месяц, дорога была хорошо видна. Подмораживало, и у меня стали мерзнуть ноги. Через некоторое время я уже мучался: болел зад, натертый острым лошадиным хребтом, нестерпимо ныли окоченевшие ноги, их как будто сжимали тисками.

«Терпи, терпи!», — внушал я сам себе. — Ведь терпит же лошадь, а ей еще хуже приходится. Она сама идет да еще и тебя, дурака, на спине везет».

Иван Степанович перестал петь, присмирел, ехал молча и только покряхтывал временами.

— Слушай, Микола, — наконец не выдержал он, — давай-ка пройдемся пешком, а то я ноги свои перестал чувствовать.

Я обрадовался, сразу же остановил лошадь, живо соскочил на землю и… чуть не упал. Ноги мои стали как деревянные, не сгибались в суставах. Рядом так же, как и я, враскорячку стоял Иван Степанович и хохотал:

— Ну как теперь будем шагать, кавалерист? Ногами, как циркулем, двигать придется.

Лошади как бы с недоумением смотрели на нас своими большими глазами.

Смех смехом, а надо было все же идти. Только через несколько километров ноги отогрелись и мы могли шагать, как нормальные люди. Лошадей мы вели под уздцы. Они тихо, покорно шли за нами, по временам вытягивая морды и обдавая нас густым теплым паром своего дыхания.

В одном месте Иван Степанович показал на видневшуюся метрах в ста от дороги небольшую речку.

— Здесь недалеко раньше охотничья избушка стояла. В гражданскую войну там решили заночевать пятеро красных разведчиков. Кто-то увидел, донес белым. Те выслали отряд, окружили избушку, дали несколько залпов. А потом уже издевались над мертвыми: всех перекололи штыками, а избушку сожгли.

Мне невольно вспомнился рассказ отца о том, как он в 1918 году, когда на Удору пришли белые, уходил по этой же дороге к красным партизанам.

Шел он обочь дороги по снегу. Выбился из сил и решил отдохнуть под мостом. Прилег там и…. уснул. Спать бы ему вечным сном (замерз бы), да выручила собака Буско, увязавшаяся за хозяином. Она, чуя неладное, стала лизать ему лицо, руки…

«Может быть, вот под тем мостом, который мы только что прошли, это и было», — подумалось мне.

В небольшое село Буткан мы пришли ночью. Разыскали конюшню, поставили лошадей в свободные стойла, дали сена.