Владимир Шустов - Тайна горы Крутой

— Ох и стыдно нам, уж так стыдно, что я просто не знаю, что и говорить! Ну что мы напишем в Архангельск? А ответить обязательно надо!

Семен остановился против Коли. Коля выпрямился, но в глаза начальнику лагеря не смотрел

— Вот что, Николай, со следующей недели будешь заниматься русским языком, — твердо сказал начальник лагеря. — Нельзя позорить звание пионера. Кто из вас, ребята, имеет отличную оценку по русскому?

— Юлька — круглый пятерочник, — ответил Вася Зимин.

— Юля и будет помогать Хлебникову!

Красив камень малахит. Вся весенняя зелень собрана в его радужном блеске. Узорчатые жилки, оттенки, то светлые, то темно-зеленые, напоминают кудрявые сады, полянки с нежной травой и говорливыми ручейками, клумбы диковинных цветов.

Но в природе малахит тускл и не особенно привлекателен. Ну, зеленый и все. Красивым становится камень только в умелых руках мастера. Попадет кусок малахита опытному камнерезу, и начнутся с ним чудесные превращения.

Сначала на камнерезном станке с вращающимся диском из мягкого металла обточат малахит, потом при помощи крупных и мелких, жестких и мягких порошков, которые называются абразивами и насыпаются на диск, шлифуют, полируют камень, и уж только после этого засияет, заискрится, оживет малахит — любо смотреть.

Есть еще один Малахит — город. До Октябрьской революции был он глухим захолустьем с закопченными избами, с лужами грязи на кривых улицах, с кабаками на каждом углу. Горько жилось в городишке рабочему люду.

Но власть над землей перешла в руки искусного мастера — народа, и ожил город, как тот камень малахит. Улицы выровнялись, заблестели асфальтом, исчезли лачуги и встали многоэтажные дома, школы, театры — и все из камня.

Павка прибыл в город Малахит утром, часов в девять. Выйдя на привокзальную площадь, он остановился в раздумье: «Куда двигаться?» Перед расставаньем было решено начинать поиски с городских музеев. Ведь в них собраны исторические документы.

Мимо проносились «Победы», «Москвичи»; весело позванивая, бежали трамваи; спешили люди. А Павка не знал, в какую сторону направиться. Но ведь у него был язык, тот самый, который любого доведет даже до Киева, если, конечно, спрашивать дорогу у встречных. Он-то и помог ему добраться до музея. Долго ходил Павка из зала в зал.

Много интересных вещей встретилось в музее. Вещи, найденные на стоянках древних людей, боевое оружие, знамена, машины — всего не перечтешь. Старательно изучал Павка каждую надпись, каждую этикетку в надежде увидеть имя Григория Лапина, но все было напрасно. О партизане нигде не упоминалось.

Больше всего прочего приглянулась Павке одна сабля. Как осколок зеркала светилась она в солнечных лучах, что пробивались сквозь стекла широких окон. На рукоятке сабли — звезда, по лезвию — буквы художественной гравировки.

У Павки глаза вспыхнули жадными искорками, когда он прочел надпись, от волнения на лбу даже выступил пот. Было выписано на сабле три слова: «За революционную стойкость!». Простоял возле сабли Павка очень долго — не мог оторваться. А сабля сверкала, переливалась на солнце, будто хотела рассказать о себе, о том, почему и когда попала сюда она, на почетное место.

А было это давно, в 1919 году. Красная Армия громила Колчака, гнала беляков прочь с Урала. Рабочий полк «Стальной солдат революции» и Красная Кавалерийская бригада наступали на Малахит, в котором засели белогвардейцы. Целый день дрались они с колчаковцами и никак не могли вышибить их из окопов, опутанных густыми рядами колючей проволоки.

Утром следующего дня командир полка и комбриг взошли на холм. Ветер колыхал полы черных мохнатых бурок, трепал кудряшки на высоких папахах. В бинокли командиры разглядывали укрепленные позиции белогвардейцев.

Видели они, как колчаковцы подтягивали свежие силы, как в лощину проскользнули броневики с круглыми пулеметными башнями. А у перелеска, за рекой, рвались снаряды, трещали выстрелы — шел бой.

На холм прискакал ординарец.

— Справа бронепоезд белых! — крикнул он.

— Пустить под откос! Взорвите пути.

И решили командиры ударить по колчаковцам с двух сторон. Пехотный полк — с юга, а конница — с запада.

Конная лавина красных первой ворвалась в город. Осталась позади колючая проволока, подбитые броневики, сброшенный под откос бронепоезд. Красные конники настигали врага. Впереди на буланом коне скакал комбриг.

Улица. Мост. Площадь. Звонко цокали копыта. Надо спешить к станции, не дать белым уйти.

Но в темном окне станционного здания вдруг вспыхнули яркие языки пламени. «Та-та-та-та!» — в упор бил пулемет. Конь комбрига вздыбился и рухнул на спину. Звякнула о булыжник сабля, высекла огненные искры, скользнула и исчезла в подвальной отдушине дома напротив.

После боя долго искал ординарец драгоценную саблю раненого командира. Даже перетащил на другое место убитую лошадь. Но сабли найти не мог. Нашел ее мальчуган Сережка через месяц у себя в подвале. Удивился находке, но никому о ней не сказал. Смазал саблю салом, похищенным у матери в кладовой, и спрятал на сеновале.

Колчак был разбит. Через Малахит красные части проходили на Южный фронт, на Врангеля. Вынес Сережка находку, завернутую в коричневую ситцевую рубаху, долго месил жидкую грязь босыми, в цыпах, ногами, разыскивая командира. Нашел и вручил со словами:

— Самому храброму отдайте. Очень прошу. Пусть рубает беляков как положено.

Взглянул командир на саблю, прочитал надпись и ответил:

— Много надо сделать, чтобы заслужить такую саблю, Сережка. Геройская она. Крепко бил беляков хозяин сабли.

Тогда унесли саблю к военному комиссару.

— Пусть лежит в музее, — решил он, — на самом видном месте. Пусть знает народ, как достойно рубит Красная Армия врага.

И ни Сережка, ни командир, ни комиссар не знали, что принадлежит сабля комбригу Григорию Лапину.

Жаль, не умеет говорить металл.

Павка с экскурсантами обошел музей еще несколько раз, но не узнал о Лапине ни слова. Не знали о нем в музее. Вышел Павка на улицу и пробродил по городу до вечера.

Из одного переулка до него донесся веселый гам. На площадке, окруженной забором, пионеры играли в футбол. Звонкие удары по мячу слышались за воротами с красным плакатом: «Добро пожаловать!».

«Лагерь!» — Павка толкнулся в калитку.

— Славка, Славка! — крикнули за оградой. — Иди спрашивай: стучатся к нам!

— Спроси, Саш, у меня рифма!

— Иди, иди. Надо дежурить, а ты стихи пишешь.

— Дорабатываю, а не пишу.

Над забором появилось веснушчатое лицо поэта. Он суровым взглядом окинул Павку с ног до головы:

— Тебе что?

Павка отсалютовал. Голова моментально скрылась, скрипнула калитка. Дежурный был ниже Павки пальца на три. Недавно остриженная голова не успела загореть и напоминала белую тюбетейку. На нем была надета белая рубашка, галстук, черные трусы; в руках он держал тетрадь.