Михаил Глинка - Петровская набережная

— Нечего тогда и спрашивать, — обозлился Митя.

Однако вслед за Костей он все же пошел. Мало ли… Вдруг все-таки что-нибудь получится?

В том омуте, где поутру они видели столько рыбы, сейчас не заметно было никакого движения. Спит, что ли? Или вся ушла? Да куда ей уйти — с двух сторон перекаты. До следующего омута вниз по речке с полкилометра, не меньше.

— А там, внизу, ваш Карлуша ловит? — Митя показал вниз по течению.

— Не, он только здесь. Да куда ему! Видел, как ходит? — Костя достал из кармана спички. — Давай-ка ложись. Вон тут.

Углубление, на которое указывал Костя, было метрах в двадцати от воды.

— Да ну, зачем ложиться?

Глядя на Митю, Костя молча ждал. Митя нехотя прилег на землю. Взрывов, вообще-то говоря, он в своей жизни не видел.

Спички с четвертой шнур зашипел. Костя дождался, пока жало огонька втянулось поглубже, и двумя руками отпихнул от себя снаряд. Тот бултыхнулся в воду. Оглядываясь, Костя трусцой прибежал к Мите и упал рядом с ним. Несколько секунд они лежали молча, напряженно наблюдая. Из воды всплывали мелкие редкие пузырьки.

— Наверно, шнур отсырел… — прошептал Костя.

— Да и так бы не взорвался.

— Ну да! Ты бы видел…

— А ты видел?

— Я-то?

Опасаться больше было нечего. Митя привстал на колени.

Белый столб встал из омута как будто бесшумно, но земля подпрыгнула, и в воздухе что-то страшно сломалось. Митю толкнуло в грудь, а края омута уже лезли на берега, и по быстринам в обе стороны понеслась метровая волна, брызгающая пеной при встрече с камнями.

Взрыв в деревне, наверно, слышали, но в тот день в Зарицах остались лишь старики да ребятишки, а все взрослые отправились с утра на сенокос, и потому Костю с Митей никто не уличил.

Сенокос был километров за двадцать, ходить обратно домой каждый день было далеко, и баба Полина всю неделю оставалась там. Митя с Костей один раз, когда туда ездила колхозная машина, навестили ее и привезли ей жареной рыбы.

Баба Полина спросила, откуда такая крупная, и Костя сказал, что попалась в бредень.

— Что ж вы самую крупную мне привезли? — сказала баба Полина и улыбнулась, а они — редкий случай — не обрадовались ее улыбке.

Когда она вернулась с сенокоса, то почти всю рыбу уже или съели, или, что можно было, няня Фрося покоптила. Одним словом, баба Полина их гигантского улова сама не увидела, а ни няня Фрося, ни Митина бабушка, когда ребята стали носить с речки рыбу, ничего как следует даже не поняли. Перед ними на стол можно было бомбу положить, сказать, что это паровой котел, и они поверили бы. Старенькие были уже. А они — Костя и Митя — рыбу принесли не в один день, а носили дня три, притом еще пустились на всякие хитрости, — одним словом, вели себя так, что у Мити за ушами краснело, когда он потом вспоминал.

Но теперь, если Митя выходил на косогор, его одолевали одни и те же мысли. Вся долина Сужи открывалась внизу — все извивы были отсюда видны, все заводи, и, как прежде, безлюдна была речка, да только мерещилось Мите: новое это какое-то безлюдье теперь.

«Это что же мы сделали? — думал он. — Мы что… всех? Все, что было живого в этом омуте… убили? Всех больших, всех средних и всех… этих? Тех, что как маленькие веселые запятые носились по верху омута, теребили еще недавно мою леску, хватали радостно за грузило, за червячка, от которого еще ничего и оторвать не умели… Тех, которые еще только через несколько лет должны были стать рыбинами… И мы их всех одним разом. За что?»

Вниз по речке вот уже который день несло дохлую рыбу. «Но не может же быть, — думал Митя, — что в том омуте больше совсем нет рыбы. Ведь хоть что-то там да осталось…»

Надо было просто прийти туда на рассвете, посмотреть. Надо было убедиться, что это не так. И на следующий день Митя на рассвете в одиночку отправился к омуту. Он и удочку взял с собой: должна же она ему пригодиться.

Еще издали увидел он, что на берегу уже сидит Карлуша: темная спина старика была хорошо видна сквозь легкий туман. «Ну вот, ловит», — подумал Митя, и ему стало повеселей. Подходя, он все время следил за удочкой Карлуши: как ловится? Карлуша раз за разом закидывал и закидывал. Но не клевало и ничего не ловилось. Волшебная удочка превратилась в кнутик дурачка…

На следующее утро Митя в рассветную рань опять стоял на косогоре. Он видел, как появился слепой старик. И все два часа, пока Карлуша бессмысленно закидывал свою удочку, Митя опять то бродил, то стоял невдалеке, страстно желая, чтобы у Карлуши наконец начало ловиться…

И все последующие дни его неотступно тянуло знать: где сейчас Карлуша? Что он сейчас делает? Вот Митя лезет на яблоню — поспели ранние яблоки, — а что сейчас Карлуша? Вот Митя бродит около тока, где молотят зерно, — а что делает сейчас Карлуша? Митя иначе стал смотреть даже на собственную бабушку: она стала казаться ему очень старой.

— Бабушка, а если бы ты сейчас ничего не видела, что бы ты делала?

— Ну, ты бы, наверно, меня водил.

— А если бы меня не было?

— Ну, что это ты говоришь? Как бы это тебя не было…

— Нет, а если бы меня вправду не было, а ты была бы слепая и глухая?

— Вот уж не знаю. Я и сейчас не очень могу что-нибудь делать, а у ж если б была слепа и глуха…

А потом какие-то дела отвлекли Митю — то он ходил с Костей на ток, где под стрекот молотилки две колхозные лошади часами вытаптывали один и тот же протоптанный круг, то рубил на чурке хворост, то они жгли вдалеке на сжатом поле костер из стерни — и оказалось, что Митин отпуск, такой прекрасный, такой интересный отпуск, покатился к концу: бабушка начала понемногу собираться, а баба Полина с Костей опять задумали идти за хворостом.

Как и в прошлый раз, Митя отправился с ними, и, как в прошлый раз, на обратном пути ему опять казалось, что до дома никогда не дойти, и казалось, что, будь обратная дорога длиннее хоть на полкилометра, он бы просто упал. Но опять, как и в прошлый раз, после того как они вернулись, Митя почувствовал особенное право шутить, смеяться и спрашивать обо всем, о чем раньше спрашивать было нельзя. И тогда неожиданно даже для самого себя он задал за обедом вопрос о Карлуше: кто, мол, это такой и что он вообще делает. Хотя кто такой Карлуша, он вроде бы уже представлял. А что Карлуша сейчас делает? Хотя откуда и кому из сидящих за столом это было знать?

Но няня Фрося, оказывается, знала.

— Да его вечор в больницу увезли, — сказала она.

— Как в больницу? Почему?

— Да время, видно, пришло. Годов-то ему сколько уже? Девяносто? Поль, не помнишь? Али девяносто пять?

— Да кто ж его разберет? Амалия-то еще в ту войну померла. Или еще до войны?